Председатель

Семен пишет что-то в тетрадку. Из другой половины избы в кухню выбегают разыгравшиеся ребятишки. Крики: «Тебе водить!», «Сала!», «Чур не я!..»

— Тише вы! — прикрикнула Доня. — Отцу мешаете… Ступайте на улицу!

Старшая дочь Семена походя заглянула отцу через плечо.

— «Заявление» пишется через «я», — замечает она.

— Брысь! — огрызнулся Семен.

* * *

…По дороге, уходящей к лесу, шагает высокий, плечистый человек в добротном бостоновом костюме и зеленой велюровой шляпе; в руке у него чемоданчик. За его спиной, в отдалении, на зеленом фоне мелькают рубашки косцов. Человек вступает в лесной, просквоженный солнцем сумрак.

— Рраз-два, взяли!.. Еще раз… взяли!.. — доносится до его слуха.

Человек сдержал шаг, пригляделся. За деревьями виднеются фигуры людей, занятых каким-то непонятным делом. Заинтересовавшись, человек свернул с дороги.

Пожилой запаренный инвалид в мокрой рубашке, старуха с подоткнутым подолом и несколько ребятишек с помощью хромого конька пытаются вытащить из болотца что-то большое, темное, бесформенное. В момент, когда человек подошел, веревка оборвалась и ребятишки попадали на спину.

— Вы чего тут — клады шуруете? — усмехнулся человек. Старуха обернулась.

— Костя?.. Маркушев?.. — проговорила удивленно. — Надолго приехал?

— У Пашки на свадьбе гулять…

— Что стоишь, как свеча? — накинулась Прасковья. — Сымай пиджак…

Маркушев послушно снимает пиджак и вешает его на ветку.

— А чего вы тут тягаете?

— Фрицеву полевую кухню, — сказал Трубников.

— На кой она вам сдалась?

— Сразу видать — от деревни оторвался! Да это же все… ресторан на колесах, горячий обед в поле…

Поплевав на ладони, Маркушев крепко взялся за веревку, и этого могучего притока силы хватило, чтобы кухня возникла из зеленоватой воды всем своим потемневшим медным телом, а болотце взамен кухни получило городского щеголя…

* * *

Нестерпимо блещут под жарким полуденным солнцем сложенные шатром косы. Справа густой лозняк, склонившийся над рекой Курицей. Оттуда подымается голубой дымок. Слева наполовину обкошенное поле.

Под лозняком купаются в рубашках женщины.

Дальше, на крутом берегу, расположились мужчины.

Тихая речка Курица в зеленых берегах отражает белые облака. Ветер путается в густой зрелой, листве деревьев.

Тесно, плотно стоят колосья уже начинающего желтеть хлеба.

* * *

Раннее утро. Из отстроенного коровника выгоняют скотину. Колхозное стадо заметно увеличилось.

Трубников с Прасковьей осматривают строящуюся подвесную дорогу. Трубников видит: возле коровника появились Маркушев и Лиза с вилами через плечо. Павел что-то втолковывает Лизе, тянет ее за руку, но она вырвалась и убежала за куст бузины. Вздохнув, Павел направился к воротам коровника. Трубников вышел ему навстречу.

— Егор Иваныч! — откашлявшись, говорит Маркушев и оглядывается на куст бузины. — Так как насчет моего дела? — Он снова косит на Лизу и подает ей знак рукой: иди, мол, сюда.

Но Лиза отрицательно мотает головой.

— Егор Иваныч, — снова начинает Маркушев, — братан за свой счет отпуск взял…

— Дело у тебя сейчас одно — сено стоговать! — сердито перебивает Трубников. — Ну кто, скажи, в разгар сеноуборочной свадьбы играет?.. У тебя все на работу вышли?

— Опять двое филонят, — жалобно говорит Маркушев, — Мотя Постникова и Евдокия Трубникова.

— Чего же ты молчишь?

Они подходят к опрятному домику с палисадником. Мотя будто ждала их.

— Милости просим, Егор Иваныч, простите, не убрано!

— Не мельтешись, — остановил ее Трубников. — Отчего второй день на работу не выходишь?

— По-божески? — спрашивает Мотя. Трубников кивает.

— Лучше я вам по-партийному скажу… Свинка у меня опоросилась. И, понимаешь, пропало у ней молоко. Я поросяточек сама молоком из бутылки отпаивала. Веришь, цельные сутки глаз не сомкнула.

— Ну, а теперь?

Мотя сделала плаксивое лицо и махнула рукой.

— Пойдем-ка взглянем!

— Да чего смотреть-то?! — радостно сказала Мотя. — Сейчас порядок, все как один из мамки сосут!

— Коль так, ступай за граблями, мы подождем.

— Да Егор Иваныч!.. — всплеснула руками Мотя, словно она поражена недогадливостью председателя, так и не взявшего в толк, что выйти ей на работу никак невозможно.

— В город все равно не пущу, ясно? — И, отвернувшись, Трубников отошел.

— Знаете, что она мне шепнула? — возмущенно говорит Маркушев. — «Зачем председателю нажаловался, я бы тебе на свадьбу четверть вина выставила!»

— Вот чертова баба!

— Егор Иваныч, — помолчав, начал Маркушев, — может, все-таки разрешите сегодня сыграть?

— Эк тебя разымает! Уберем сено — гуляйте на здоровье! '.-г- Так ведь у брата отпуск кончается! Хошь не хошь, а ему завтра выезжать. Урал все-таки…

— Не время сейчас, Паша…

— А если мы сегодня все подчистую добьем?

— Тогда что же… Я первый приду поздравить.

— Ох и обрадуется мой старшой! Очень ему хотелось на моей свадьбе погулять.

— Только помни, Паша: стог — шесть обхватов.

В заношенном жакете, по брови повязанная платком, вышла Мотя; на плече старые, с кривыми зубьями, грабли.

— Запозднились! — сказала она деловито. — А ну ходи веселей, бригадир!

— Ступай в поле, — говорит Трубников. — Доней я сам займусь.