В итоге эта женщина просто расплакалась. Потому что ее самой большой внутренней проблемой, тем, что ее мучало, было то, что муж детьми не занимался. Дети были ему не интересны, времени с ними он не проводил, посидеть с ними он тоже не мог. Словно это — вообще не его дети. Марианна как раз и акцентировала внимание на том, что у отца нет доступа к детям, а у детей — к отцу.
После этого случая за собой я стала замечать ту же самую «болезнь»: говоря о детях, я почти всегда добавляла слово «мои». «Мои дети, мои сыновья, мой сын…» Вроде бы ничего страшного или неправильного в этих словах нет: они ведь и мои тоже. Но если почти всегда и во всем мы относимся к детям именно так? Если «нашими» они не становятся никогда, даже в речи? Что, если они могут быть только «папиными», когда ведут себя плохо, а «мамиными» становятся, когда все хорошо?
Тогда я начала искать информацию на эту тему в специализированной литературе и на семинарах. И практически ничего не нашла. Как будто это не важно, как будто нет никакой разницы: «мой» или «наш». А ведь даже журнал для женщин называется «Мой ребенок». И наряду с этим количество матерей-одиночек неуклонно растет. Случайно ли?
Хочется остановиться на этом подробнее. Посмотреть глубже — в корень проблемы. Слова ведь — это не просто слова. Слова формируют нашу жизнь, реальность, наше будущее, наше сознание. Они также отражают и то, что у нас на самом деле происходит в мыслях и сердце. Как мы относимся к своим детям, к мужу, к чему мы стремимся. Заглянем за эту ширму?
Что происходит, когда мы говорим «мой ребенок»?
• Микроразрыв отношений с отцом ребенка. Мгновенный. Но если так говорить постоянно? Если каждый день только так и относиться к общим детям?
• Мы начинаем воспринимать ребенка как свое продолжение — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Должен быть таким же, как я, любить то, что люблю я. И так далее.
• Подсознательно ребенку постоянно приходится выбирать, с кем он сейчас — с папой или с мамой. Даже если они живут вместе, он все равно чей-то. Или мамин, или папин. Третьего не дано.
• Часто мы еще и явно делим детей в семьях. Этот — папин, этот — мамин. У одного ребенка прочнее связь с этим родителем, у другого — с другим. На кого более похож, кому более интересен и понятен. И все вроде бы довольны, минимум конкуренции. Но ребенок может получить максимум, только будучи и маминым, и папиным. Одновременно.
• Иногда ребенок «мой» только тогда, когда он хороший, а в остальных случаях — «папин». Так происходит постоянная манипуляция чувствами ребенка. Хочешь, чтобы я тебя любила? Делай, как я говорю. А быть папиным — это «просто ужасно».
• Если ребенок мой, то и все решения я принимаю сама, о его воспитании, развитии и вообще. Я беру на себя ведущую роль. Я становлюсь «номером один» в этом вопросе.
• У мужчины часто нет желания заниматься детьми, потому что мужская природа — лидерская. Но мы ставим его в условия, когда нужно подчиняться женщине, исполнять ее условия при общении с «ее» ребенком… Кто на это согласится? Нужно иметь огромное желание быть отцом, чтобы, несмотря на такое женское сопротивление, отцом таки стать.
В целом такое собственническое отношение к детям не создает единства в семье. Это лишь еще один повод для раздоров и ссор. Тогда не получается дружной и крепкой семьи, целостных отношений, нет общности внутри маленькой системы. И это сказывается на детях и на их жизни после. Дадим слово моим читательницам.
«Я была папиной дочкой, а сестра — маминой. Это всех устраивало. Мы не делили ни маму, ни папу. У каждой было свое место, своя тихая гавань. Но, когда отец умер, мне было семь лет. Я потеряла свою точку опоры. Словно весь мир рухнул. Чья я теперь? Я уже не мамина. И как бы ни старалась, маминой — не стала. Но уже и не папина — папы ведь нет. До сих пор ищу эту точку опоры в мире — пока не нашла».