«Предисловие к Достоевскому» и статьи разных лет

Иван Петрович объясняет поведение князя тем, что «по всему околодку вдруг распространилась отвратительная сплетня»: будто дочь Ихменева Наташа «сумела влюбить в себя» молодого князя, а родители её способствовали этой любви, стремясь выдать дочь замуж за богатого молодого человека. Иван Петрович будто верит, что сплетня эта распространилась по зловредности соседей, а князь Валковский «поверил этому совершенно». Однако между строк читается и такое подозрение: не сам ли князь посеял сплетню – из каких-то собственных расчётливых соображений?

Как бы то ни было, не только князь поверил всему, в чём обвиняли Ихменева, хотя «всякий, кто знал хоть сколько-нибудь Николая Сергеича, не мог бы, кажется, и одному слову поверить из всех возводимых на него обвинений»; но и все соседи поверили, толковали, суетились и «осуждали безвозвратно».

Поведение князя Валковского непонятно. Вспомним: ведь прошли годы верного служения Ихменева князю, годы самой дружеской переписки; посылая к Ихменеву сына, князь опять «писал к нему… самым подробным, откровенным и дружеским образом о своих семейных обстоятельствах». Как же мог он теперь поверить, что Николай Сергеич способен употребить во зло его дружбу? Как мог он поверить, наконец, тому, что Ихменев все эти годы обманывал его, и «при свидетелях» назвать Николая Сергеича вором?

Скорее всего князь не задумывался над тем, что будет чувствовать Ихменев, видя опороченным не только своё честное имя, но покрытое клеветой и позором имя дочери. Действительно ли князь поверил болтовне соседей, сам ли способствовал распространению этой болтовни, он знал: Ихменев стоит настолько ниже его на общественной лестнице, что не может ничего противопоставить злу, какое князь вольно или невольно ему принёс.

«Кажется, князь скоро стал понимать, что он напрасно оскорбил Ихменева», – рассказывает Иван Петрович.

                          …Но Евгений
Наедине с своей душой
Был недоволен сам собой.
И поделом: в разборе строгом
На тайный суд себя призвав,
Он обвинял себя во многом…

…Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь…

Это размышления и чувства светского человека 20-х годов XIX века.

Да, Онегин эгоист, да, он принял вызов Ленского не размышляя и не отказался от дуэли потому, что боялся общественного мнения. Конечно, мы осуждаем Онегина, жалеем Ленского, негодуем, когда он гибнет, – из-за чего? Только потому, что Онегин сначала забавлялся, развлекал себя, заставляя Ленского ревновать, а потом убил человека только потому, что его пугал «шёпот, хохотня глупцов», – и всё-таки поведение Онегина понятно, хотя и не оправдано нами.

Поведение князя Валковского настолько чудовищно, что никак не может быть понято. Уже сообразив, что оскорбил Ихменева напрасно, «раздражённый князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то есть, в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба».

Отправляясь на дуэль с Ленским, Онегин по крайней мере подвергал и свою жизнь опасности; князь Валковский ни в коем случае не станет подвергать опасности свою персону. Вместо пистолетов – судебная тяжба, в которой Ихменев «за неимением кой-каких бумаг, а главное, не имея ни покровителей, ни опытности в хождении по таким делам, тотчас же стал проигрывать». Иван Петрович не говорит, но мы понимаем: князь Валковский, конечно, имел и покровителей, и опытность «в хождении по таким делам». В сущности, начиная тяжбу, он уже знал, что выиграет её. И значит, понимая свою неправоту, всё-таки намерен был отнять у старика «последний кусок хлеба».

Из пятнадцати глав первой части «Униженных и оскорблённых» – больше половины – восемь глав отданы грустно-неторопливому рассказу Ивана Петровича о том, что было – давно, за год, затем за полгода до сегодняшних событий. В рассказе этом переплетаются давнее и недавнее, бывшее и воображаемое, но главное, что мы понимаем из рассказа Ивана Петровича: в его жизни было счастье.

Встретившись с Ихменевым в Петербурге после долгой разлуки, в то самое время, когда Иван Петрович стал автором своей первой нашумевшей книги, он внезапно понял, что любит Наташу Ихменеву, что всегда любил её, что она ему «суждена… судьбою».