Предательства

Просто плохо долго не бывает. Постепенно становится хуже и хуже, а потом все взрывается, и уже ничего не поправить. Будь мы с папой сейчас на юге, мы бы готовились к очередной вылазке — на полтергейста или призраков тараканов или аллигаторов — да на кого угодно. Или он бы готовился, а я варила бы обед, ходила бы по кухне туда-сюда, а он заряжал бы обоймы, наполнял ампулы святой водой, по ходу дела играя со мной в «Двадцать вопросов Охотника». Он спрашивал, я отвечала — обычно правильно. И за каждый верный ответ зарабатывала «Умница, Дрю! А еще один слабо?».

А вопросы действительно неслабые. От «как развеять полтергейст?» до «как нужно себя вести, если в баре полно Иных?». И если я задумывалась дольше, чем на тридцать секунд, он никогда не бросал меня, а тут же отвечал сам и объяснял. Не то что некоторые, кто называет себя учителями.

Скажи, Дрю. Скажи вслух.

— Нет. — Я вздрогнула от своего собственного голоса. Вот она я, сижу в этой комнате, довольно милой, ничего не скажешь, но холодной, бездушной и небезопасной. Дилан только что привел меня сюда, усадил на кровать, положил рядом пистолет со стенограммой и предупредил: Никому не доверяй. Если будет еще одно нападение, прячься. И не вылезай, пока не услышишь отбоя. Возьми с собой пистолет, но, ради всего святого, держи его в укромном месте.

И перед тем, как закрыть за собой дверь, добавил: Постараюсь найти Кристофа. Нужно дать ему знать, что связь заблокирована, а атаки вампиров участились. Надо вытаскивать тебя отсюда.

И вот я сижу здесь и медленно схожу с ума. Скажи это, Дрю. Ты можешь.

— Он умер, — прошептала я.

Меня воспитала бабушка. Потом, в ту ужасную ночь, ее не стало, и у меня было ощущение, что я куда-то бесконечно падаю, пока не приехал папа, чтобы подписать бумаги и забрать меня с собой. Я так и не поняла, как он про все узнал, но, с другой стороны, бабушка и его воспитала. Он не особо верил в «эти деревенские предрассудки», но каждый раз, нечаянно рассыпав соль, бросал щепотку через плечо. Глупо было бы этого не делать, когда охотишься на скачущих по ночам тварей.

Он все-таки доверял «шестому чувству», никогда не смеялся, если ему говорили про интуицию, и никогда не сомневался в моей.

— Он на самом деле умер…

От повторения картина становилась все ужаснее. Словно я только что поняла, что не сплю и что никогда больше не проснусь утром и не увижу, как отец на кухне заряжает обоймы или смотрит телевизор в своем любимом шезлонге или…

И больше никогда мы не помчимся на машине с открытыми окнами, а я не буду держать на коленях атлас, чтобы говорить папе, куда сворачивать. Никогда больше не буду передавать ему патроны в разбитое окно, пока на него набрасываются твари. Больше не суждено нам вместе угадывать, против какой нечисти из Истинного мира придется сражаться в следующий раз.

Больше не услышу я его дыхание посреди ночи, не увижу, как он сгорбился в кресле перед телевизором, не попробую его фирменных воскресных оладий на завтрак, не вздрогну от громкого стука в дверь и возгласа: Дрю, малышка, ты дома?

Больше не будет вечеринок чили. Больше не почувствую я теплой руки у себя на плече. И больше не успокоит меня папа среди ночи, когда я проснусь от собственного крика — после четырнадцати лет это случалось не так часто, но все равно приятно было осознавать, что он рядом.

Он на самом деле умер. Я осталась совсем одна. «Безопасное место» превращалось в змеиное гнездо. Как тот маленький магазинов котором мы побывали перед отъездом в Дакоту. Вдоль стен в стеклянных террариумах медноголовые и водяные щитомордники воняли, отвратительно шипели и с глухим стуком бросались на стенки своих темниц. Подлые такие. Нападают без предупреждения. Я стояла посреди магазина, а у папы был секретный разговор с его владельцем. А вдруг папа тогда узнавал телефон Кристофа? Или что-то еще?

Я потерла мокрые от слез щеки. Ненавижу плакать. В голове туман, лицо горит. Я сложила листок пополам, оставляя по краям влажные следы.

Мечи малайка все еще лежали под кроватью. Рядом с ними — папин бумажник и темное пятно. Как раз его я схватила и притянула к себе. Это была моя черная холщовая сумка, вся в грязи после событий в Дакоте. Я тщательно упаковала в нее все необходимое, пока мы с Грейвсом прибирались в доме, а Кристоф ругался с кем-то по телефону по поводу того, кто должен приехать и забрать меня. Казалось, это было в прошлой жизни. Тогда я еще считала, что все можно уладить, если очень постараться.