Предатель. После развода (СИ)

— Тон сменил, — в комнату заходит Герман. Держит дверь за ручку. — Хочешь обижаться, обижайся сколько влезет, Борь, но с матерью не говори в таком тоне. Ты зачем тогда сюда так бежал? Чтобы на мать срываться?

Не буду отрицать, что слова Германа отзываются во мне одновременно тоской и тихой благодарностью за то, что он не позволяет сыну мне грубить.

— Да пошел ты! — Борька выпучивает на него глаза.

— Я повторюсь, — Герман взгляда не отводит, — я все прекрасно понимаю, но до поры и до времени. Потом буду решать вопрос с тобой иначе.

— Это как же? — Борька усмехается. — Ты мне, что, угрожаешь?

— Вариантов масса, дружочек, — Герман недобро щурится. — Будешь изводить мать, младшую сестру, то здравствуй, например, частная закрытая школа. Ну, это, конечно, крайний шаг…

— Ты в своем уме? — шепчу я.

Мы вместе с Борькой шокированы словами Германа. Конечно, отчасти я согласна, что неуправляемого подростка можно определить в частную школу для социализации и дисциплины, но мать-наседка возмущена. Как это злого цыпленочка куда-то отдать?

— То есть тебя устраивает то, как он с тобой разговаривает? — Герман переводит на меня взгляд. — Я правильно понял?

— Он просто… ему надо время…

Это капец. Мне сложно. Будь мы одной семьей, то я бы безоговорочно встала на сторону Германа в его строгости. Да, нельзя с мамой говорить в таком тоне, однако…

Однако Борька возмущен тем, что у папули новая дама сердца и своей незрело частью я его поддерживаю даже в ущерб себе.

— Не надо ему время, чтобы понимать элементарные вещи, — Герман не повышает голос и не кричит. Говорит спокойно и твердо. — Ты ему не подружка, чтобы спрашивать, глухая ты или нет.

Ну, ведь прав же. Прав, сволочь, однако сам несколько часов назад шепнул мне на ухо, чтобы я не выебывалась.

Так, надо отделить Германа-козла от роли отца, который сейчас говорит дельные вещи.

— Извинись перед матерью.

У Борьки ноздри вздрагивают, а красные глаза на мокром месте. Сжимает кулаки и тяжело дышит.

— Боря ругается, да? — в комнату заглядывает Афинка. — Злой?

Борька смотрит на Афинку, покрывается красными пятнами гнева, и Герман заметно напрягается. Я тоже.

Неужели на малышку сейчас вызыерится?

— Да, — сдавленно отвечает Борька и его начинает трясти, — очень злой.

— А мы скоро кушать будем, — Афинка прижимается к Герману и наматывает волос на пальчик, — макароны и сосиски… Идем кушать?

— Придет, — Герман выводит ее из комнаты, — если захочет. Главное, что мы и на него макароны с сосисками готовим.

Закрывает с тихим щелчком дверь. Смотрю на Борьку и понимаю, что мне сейчас не дождаться извинений, потому что в нем много боли, и в ней он обвиняет меня.

Это я позволила случиться тому, что у отца появилась новая женщина. И даже когда он повзрослеет и многое поймет, шрам от этой обиды, что мама не сохранила семью, останется. Он будет помнить свои слезы, свои крики и попытки нас склеить обратно.

— Я хочу… — сипло говорит он и сглатывает, — хочу, чтобы все было как раньше…

— Я не смогу.

— Ты не хочешь, — судорожно выдыхает через нос. — Ты сама мне говорила, что люди ошибаются, да?

— Это другое.

— Нет, — на нижних ресничках Борьки вспыхивают слезы. — И, что, теперь ты пойдешь искать себе нового мужика, да? Чтобы было честно?

Глава 15. Смешной, да?

— Я не могу быть с твоим папой, потому что он сделал мне очень больно, — шепчу я.

В который раз я пытаюсь объяснить Борьке, что измена Германа перевернула весь мой мир с ног на голову, а после прошлась катком.

Хотя мои слова противоречат тому, как я прожила весь этот сложный период. Я не плакала, я ушла с головой в работу и была очень собранной. Я не рыдала при Борисе, и теперь мои слова, что мне было больно для него — вранье.

Когда больно, плачут.

Когда больно, ищут поддержки.

Когда больно, лежат в кровати и просят об объятиях.

Для сына я не страдала. Для сына я будто нашла повод, чтобы избавиться от мужа, и жила спокойно дальше, отказываясь от разговора с Германом.

— Может, у тебя уже есть кто-то? — шипит Борис. — И ты меня тоже скоро с ним познакомишь?

Мне приходится мысленно согласиться с Германом, что надо с сыночкой быть построже и держать в его рамках.

— Борь, я понимаю, тебе сейчас очень обидно, но, — я вздыхаю, — не надо меня винить, ясно? Твой отец меня обманывал, и у него была женщина на стороне. И я не смогла после этого…

— Я буду с ними жить, — Борька перебивает меня, не желая слушать мои глупые оправдания.

Он сейчас идет ва-банк. И мне очень близка его жестокая игра, ведь я сама, будучи подростком, была упрямой, бескомпромиссной и эгоистичной.

Я понимаю, каково это, когда хочется, чтобы было только по-моему.

Я с трудом выдерживаю злой взгляд сына. Внутри идет трещина за трещиной.

Меня ведь предупреждали, что я потеряю сына.

И я знаю, что мой сыночек, мой мышонок, если сказал, то обязательно сдержит свое слово.

— У нас совместная опека, — тихо и твердо шепчу я, не показывая свою панику.

— И что? Я имею право выбирать, с кем жить, — недобро щурится.