Предатель. Нелюбимая жена (СИ)

— Женя, не дави на жалость. Хватит, это не поможет. Не в этот раз. И не делай глупостей, я тебя прошу. Это ничего не изменит…

— О чем ты? Что значит не в этот раз? — всхлипнула я.

А он лишь махнул рукой и, ускорив шаг, двинулся к своей машине, оставив меня одну. Мимо прошла парочка. Молодые — примерно, как я по возрасту. И счастливые. И за руки. Девушка наткнулась взглядом на меня и погрустнела.

— Извините, может быть вам нужна помощь? — спросила она, приблизившись.

— Нет, — я замотала головой из стороны в сторону. — Нет…

И почти бегом прочь. Потому, что чувствовала — от сочувствия расклеюсь. Не хочу им, этим ребятам, портить такой день. Ясно же, что они шли подавать заявление…

Я вспомнила, как мы это делали со Славой. Мне его пришлось ждать час в ЗАГСЕ и, я точно это помнила, он ни разу не улыбнулся. Сказал, что на работе проблемы. Завал, который надо разгрести, чтоб мы смогли в свадебное путешествие слетать. И — это я тоже помнила — говорил так, словно бы я была в чем-то виновата.

Я разрыдалась в машине. Смотрела в зеркало заднего вида на себя. Красные глаза, потекшая косметика, дрожащие распухшие губы.

Развалина.

Тряпка.

Да, именно такой я и была.

Включился телефон. Звонил папа. Торопливо вытерев слезы и высморкавшись, я взяла трубку.

— Алло?

— Женя, ты где сейчас? — раздраженно крикнул в трубку папа.

— Привет, пап! Я…Я же отпрашивалась у тебя вчера вечером помнишь? — как можно более бодрым голосом сказала я в трубку. — Но я уже еду! Скоро буду!

— Приедешь, сразу ко мне в кабинет!

— А что, что-то случилось?

— Я жду! Все, едь!

Положил трубку. Я полезла в косметичку и реанимировала макияж. Оценила свое отражение в зеркале. Ну что ж, теперь намного лучше. Не идеально, конечно, но сойдет.

Заведя мотор, я покатила по дороге. Взглянула на часы — успеваю по времени. Отпросилась аж на три часа, но повезло, что пришлось перенести только одну запись. Я же молодой специалист, у меня пока что не прям всегда завал по пациентам. Не все готовы доверять себя двадцатипятилетней девчонке. Предубеждения об опытности, все дела.

Но почему тогда папа уже нервничает?

— Привет, Лиза, — зайдя в клинику, я бодро улыбнулась администратору.

— Привет. Зайди к Андрею Андреевичу, пожалуйста. Он сказал что это срочно.

— Хорошо.

Сразу направилась в папин кабинет. Подойдя к двери, постучалась. У нас строгая субординация. Никаких “пап” в рабочее время и никаких заходов в кабинет без стука. Это одна из многих причин, по которой уважают и папу, и нас.

— Да!

— Можно? — я сунула голову в дверь.

Сосредоточенное лицо отца сразу стало злым.

— Заходи, Евгения. Заходи, закрывай дверь и рассказывай, какого черта я узнаю о том, что мою дочь бросил этот ублюдок не от нее, а от своего сына?

Я застыла, как истукан. Даже дыхание в груди перехватило.

— Ну, что стоишь? Закрывай дверь, присаживайся… Или хочешь, чтоб вся клиника была в курсе?

Закрыла дверь. На ватных ногах подошла к одному из трех светло-бежевых кресел, стоящих по бокам от основания буквы “т”, в форме которой был папин стол. Села. Сил поднять глаза не было. Стыд и боль разъедали изнутри, как кислота.

— Я жду, Женя.

— Как ты узнал? — выдавила я одними губами.

— Вадим сегодня утром позвонил Славе, а трубку взяла шалава эта белобрысая. Как ее? Инесса?

Значит он у нее. У Инессы. Не такая уж она и принципиальная, выходит.

— И не постеснялась сказать, что они снова вместе, — продолжал папа. — Ну, я жду?

Слезы душили. Я не могла вздохнуть. Все, что могла, это поднять на папу полные слез глаза.

— Женя?

— Не могла, — пролепетала я.

— Не могла она! — рыкнул папа. — Красавица, умница… Такие молодые люди ухаживали, а выбрала этого малахольного ублюдка…

— Не называй его так!

— Ах, не называ-а-ать, да? Еще защищаешь его! Еще, может, как его эта Инесса снова выбросит — подберешь, м? Простишь то, что он об тебя ноги вытер?

— Папа, я прошу тебя… Перестань! — прорыдала я.

— Нет, моя милая! Не перестану, твою мать! — он вскочил с кресла. — Я с матерью тебя не такой растил и не для этого! Не для этого бабки башлял на репетиторов и на универ, чтоб дочь моя тряпкой у ног какого-то ублюдка была!

Тряпкой… Слово, как удар хлыста.

Я закрыла лицо руками.

— Хватит рыдать, — взяв за плечи, он встряхнул меня. — Хватит! Не хватало еще из-за такого рыдать!

— Па-ап…

Он грубовато обнял меня. Подержал с минуту, слегка покачивая, как делал это в детстве, утешая своей грубоватой нежностью, когда я разбивала коленки. Отстранившись, он плеснул из графина воды в стакан и протянул мне.

— Пей. Только потихоньку.

Я послушно стала пить маленькими глотками.

— Короче так, дочка. Я один раз стерпел, а второй не стану, понятно? Позвоню Володе, пусть займется вашим разводом…

Сил у меня не осталось. Я ощущала себя воздушным шариком, в который воткнули иголку и он на ошметки. Не знаю откуда внутри взялась способность на этот протест…

— Нет, — услышала я собственный голос.

— То есть как это нет? — папино лицо побагровело от злости.

Он не любил, когда ему перечат. Да и бывало такое крайне редко. Но больше этого он не любил, когда обижают кого-то из нашей семьи. Тем более меня.