Предатель ада

— Позировать? Что за вздор?! — резко оборвал меня Пабло. — Ступай, милочка. (Он без всяких церемоний указал мулатке на дверь.) Я заплатил бы тебе, но и у меня нет ни сантима. Люди в белых халатах рассчитаются за меня. И завтра — никаких опозданий! Сегодня ты задержалась на пятнадцать минут — это недопустимо! И ты ступай, — обернулся он ко мне. — После секса мне так хорошо бывает, хочется побыть одному. Не для того я воскрес из мертвых, чтобы наблюдать долговязого хлыща, у которого глаза смотрят в разные стороны, как на некоторых моих старых картинах. Проваливайте, барон де Лур. Мой поклон Жозефине.

Я вышел из студии в растрепанных чувствах, как говорили в девятнадцатом веке. В коридоре я увидел длинноногую девушку поразительной красоты, которая сидела в белом вращающемся кресле. Перед ней стояла коренастая мулатка, и девушка отсчитывала ей банкноты — видимо, вознаграждение за сексуальные услуги, оказанные Пабло.

— Грасиас! — произнесла мулатка низким хрипловатым голосом.

— Завтра, Хуанита, никаких опозданий! — строго произнесла девушка в белом халате, глядя светлыми глазами в темные глаза мулатки.

Та кивнула, и по коридору процокали ее исчезающие каблуки.

Так я впервые увидел Ксению, ассистентку профессора Ермольского. Честно говоря, первая встреча с воскрешенным Пабло произвела на меня столь гнетущее впечатление, что я немедленно уехал бы из института, отказавшись от любого дальнейшего участия в этом деле. Но, взглянув в прозрачные глаза Ксении, я забыл о своих дезертирских намерениях.

Серый период

Мне стало ясно, что мое появление в Институте имени Николая Федорова объясняется желанием профессора Ермольского пополнить его коллекцию живописи произведениями нового Пикассо. Воскрешенный до сей поры проявлял стойкое отвращение к работе и ни разу не прикоснулся к художественным материалам. Моя задача заключалась в том, чтобы пробудить в нем художника, крепко уснувшего за годы смерти. Я полагал, что разговоры об искусстве являются наилучшим средством для достижения этой цели.

Постепенно он втягивался в эти беседы. Как-то раз он сказал:

— По сути я всегда был простым и грубым человеком, лишенным воображения. Глядя на Гойю, я испытываю к нему жалость. Только сон воспаленного и чрезмерно изощренного разума рождает чудовищ. А мой разум всегда оставался простым орешком. Я не придумал ни одного нового существа, да и вообще ничего не придумал; я рисовал и писал только то, чем и до меня были забиты европейские картины и музеи: женщин, кентавров, минотавров, античные эротические сценки, ну еще там всякие натюрморты… Примитивная мифология плюс классический стаффаж в модернистской обработке — только и всего. Я не погружался в пучины воображения, как Гойя, и не отклонялся от плоти в сторону абстракций, как Малевич. Короче, я простой хитрец. И в этом смысле мне повезло. Поэтому я и на том свете не увидел ничего особенного — никаких адов, которыми забит старый Эскуриал. Никаких ангелов. Только, пожалуй, цвета. Я увидел миры цвета: серый, фиолетовый, красный, черный, зеленый и белый миры. Я прошел эти миры насквозь. Наверное, есть еще желтый, синий и оранжевый миры, но я в них не побывал. Почему — не знаю. Все эти миры не пустые и не полные. А впрочем, скорее живые, чем мертвые. Все состоит из жизни, даже смерть. Цвет этих миров дан тебе как некая непреложная реальность, а в остальном их можно заполнять чем угодно. Хоть бы даже всякими арлекинами, нимфами и кентаврами, которых я малевал в прошлой жизни на радость женщинам и маршанам.

Я люблю деньги. Женщины ко мне приходят, а вот денег не дают. Ты не мог бы принести мне денег?

— Сколько же вам требуется?

— Хотя бы несколько тысяч франков.

— Франков больше нет, Пабло. Европа объединилась, теперь на европейских землях ходит единая валюта, называемая словом «евро». А у нас в России по-прежнему рубли. Но уже не с Лениным, а по старинке — с двуглавым орлом.

— Принеси мне евро. Не нужны мне ваши двуглавые орлы, я ведь не шизофреник.

— Ладно, принесу немного, — сказал я, подумав. — Этим я нарушу установленные правила, но так и быть. Однако с одним условием: мы начнем работать. Почему бы вам не запечатлеть те миры, где вы побывали на том свете? Как вы сказали? Серый, фиолетовый, красный, черный, зеленый и белый миры? Я не перепутал последовательность миров?

— Нет, не перепутали.

— Вот вам и тема для нескольких серий.

— Сначала деньги, потом работа! — повторил он упрямо, глядя мне прямо в глаза.

Я не понимал, зачем ему деньги. Он ничего не ел и не пил, за женщин платил институт, он ни в чем не нуждался, да ему и не разрешали покидать стены института. Поэтому я принес ему по одной банкноте от каждого номинала: пять евро, десять евро, двадцать евро, пятьдесят евро, сто евро, двести евро и пятьсот евро.

Никогда еще я не видел на его лице такой искренней радости! Глаза его заблестели, даже можно сказать — засверкали, он жадно выхватил из моих рук банкноты и пристально стал разглядывать их. При этом он что-то бормотал.