Предатель

Вообще, после перипетий призыва, то есть после того как он сделал несколько безуспешных своих попыток склонить его к… — как это назвать-то?.. к нечестности, к двойной игре, к уклонению от общего порядка?.. — Артем, как казалось Бронникову, стал относиться к нему несколько иронически. Должно быть, догадывался Бронников, в его сознании выстроилась следующая система ценностей: Бронников перестраховщик и трус; ради того, чтобы в его тихом обывательском мирке все оставалось по-прежнему, готов родственника отмазать, а в опасное место сунуть кого-нибудь другого (ведь все равно в опасное место кому-то пойти придется); между тем понятно, что тот другой от Артема отличается только тем, что Артема Бронников знает, а другого в глаза не видел; или еще у этого другого на отмазку денег не оказалось или он не догадался, кому сунуть. Как ни крути — измена: измена тому, что живет в душе и просит отклика, о чем Бронников и сам не дурак на бумаге порассуждать, — чести, храбрости, долгу… Артем не поддался на подлые уговоры, а потому на Бронникова будет теперь смотреть с некоторой иронией. И даже, возможно, свысока…

А то, что есть вопросы неразрешимые (вот как те игумновские мозаики, про которые Шегаев рассказывал), на которые верного ответа нет и быть не может, ему еще невдомек. Кто лучше — Сталин или Гитлер?.. что правильней: честно сдохнуть на чужой земле невесть за что по воле обезумевшего старичья — или подличать, отмазывая жизнь?.. И понятно, что оправдаться перед ним он уж теперь никогда не сможет, дело сделано; без толку рассказывать, что кабы сам на таком пороге оказался, то перешагнул бы молча, без возражений и судорог: самого себя ведь не пойдешь спасать, не станешь выкручиваться (это и на собственном Артемовом примере хорошо видно), а никто другой ничем таким бы не озаботился — не то время было.

Ну и ладно, черт с ним, с оправданием… главное — цел будет. Вот что главное!..

Бронников раскрыл рот, чтобы, сменив тему, сказать кое-что насчет… но тут заколоколил звонок, и оказалось, Кира не одна, а с коллегой — той самой Верой Сергеевной, с которой, как помнилось, она хотела познакомить Юрца. Не успели как следует друг другу представиться — снова тилибомканье: Лизка! А еще минуты через три — Игорь Иванович с Натальей Владимировной.

Дело пошло, и стало не до философий.

Первая фаза всеобщей сумятицы, бестолковщины и галдежа была посвящена (если не считать переодевания, завершения мелких хозяйственных дел и беготни с кухни в комнату и обратно) решению вопроса об очередности отмечания: следует ли первыми поднимать свадебные тосты, поскольку женитьба и замужество — это на всю жизнь, то есть гораздо серьезнее, чем на пару лет в армию сгонять; то ли, наоборот, начать с проводов забритого новобранца, а с молодоженами погодить: они самым бессовестным образом зажали свадьбу свою от родных и близких, за что и должны быть наказаны всеобщим презрением и холодностью, а прощения им никакого быть не может.

— Нет уж, Артем! — кричал Бронников, не на шутку распалясь. — А месяцем раньше ты не мог это дело сделать?! А мы с Кирой сколько времени долбим одно и то же — ты почему нас не слушал?!

Но все-таки, получив от молодого клятвенные уверения, что первое, что он сделает вернувшись, это сыграет настоящую большую свадьбу — с фатой, букетами, кольцами и разливанным морем шампанского, — первым делом крикнули «горько» (шампанское, кстати говоря, и сейчас было: Артем принес две бутылки, и они, друг за другом бабахая, славно полнили бокалы пузырчатым вином).

Юрец, вопреки обыкновению, запаздывал; разговор тек мелкими ручейками; Кира требовала, чтобы, если Юрец такой разгильдяй, должное внимание Вере уделял Бронников, а то бедной девушке первый раз в доме неловко, и если так пойдет, то она здесь больше вовсе не появится. Вера Сергеевна мило смеялась, отнекиваясь, а Бронников уделял внимание, тем более что, отвечая на его мимолетный вопрос насчет того, где трудилась, прежде чем пришла в 1-ю Градскую, она обмолвилась, что работала в Советском посольстве в Кабуле и вернулась, когда там все полетело кувырком.

— А зимой восьмидесятого вы там же были? — заинтересованно уточнил Бронников.

— С семьдесят девятого на восьмидесятый? — понимающе уточнила Вера. — Вы имеете в виду — во время переворота? Да, там и была…

— И…

Вопросы, мгновенно возникшие у Бронникова в несуразном для момента количестве, чохом кинулись скорее быть выговоренными и получить ответ; постаравшись для начала набрать как можно больше воздуха в легкие, он буквально задохнулся и вытаращил глаза; во взгляде Веры Сергеевны появилось рефлекторное врачебное беспокойство, она даже инстинктивно подалась к нему, готовая, видимо, в случае чего оказать первую помощь; к счастью, в эту секунду заблямкал звонок; через секунду и Юрец ввалился с букетом ромашек и одетый, вопреки обыкновению, в пиджачную пару с соответствующей подоплекой белой рубашки и бордового галстука; картину несколько портил неожиданно оказавшийся в левой руке грязный крафт-мешок.