Предать – значит любить

– Сыновья, – ответила Екатерина Георгиевна и пошла по дорожке обратно к дому.

– Так они, значит... – начал Константин, но осекся и молча пошел за ней следом.

– Тебе лучше уехать, – сказала Катя, когда они поравнялись с калиткой.

– Да, похоже на то, – согласился он. – Вот тебе ключ от камеры хранения и... – Он порылся в кармане и вытащил квадратик визитки. – Тут мои московские телефоны на всякий случай. Еще неделю будут действительны. На обороте – код ячейки. Думаю, надо картины забрать пораньше. Там всякие проверки бывают.

– Хорошо, – согласилась Екатерина, взяла визитку и, прямо глядя ему в глаза, сказала: – Прощай, Костя.

Константин помолчал, потом как-то неловко пожал плечами и ответил:

– Прощай, Катя. Береги сыновей... Кривицкие как-никак... князья...

* * *

А она вот не уберегла... Князья... Какие там князья? Она, Екатерина Георгиевна, никогда так не думала. Она вообще не могла предположить, что у нее когда-нибудь родятся собственные дети. Она так привыкла к Грише, что давно забыла: по сути дела, его ей подарили на городском вокзале. Ей казалось, она даже припоминает тяжкие родовые муки. Гришенька стал ее частью. Но однажды, когда Екатерине Георгиевне шел сороковой год, в Анисимов приехал Виталий. Сказал – чтобы попрощаться, поскольку сильно болен и вряд ли протянет еще год. Он действительно был сильно худ и как-то неухожен, но по-прежнему красив. Виталий был абсолютно седым, но седина шла ему, так же как белоснежная короткая бородка и усы. Может быть, доктор Кривицкий выжил бы или хотя бы прожил дольше, если бы Екатерина Георгиевна поехала с ним в Москву и они вместе занялись бы его лечением. Но она не могла оставить Гришу и кафедру. Нет, не так! Кафедру и Гришу. Сын никогда не доставлял Екатерине Георгиевне хлопот, а к тому времени уже был женат на хорошей девушке Риточке, с которой они жили отдельно. На тот момент главным ее детищем была кафедра научного коммунизма.

Виталий Кривицкий, который был беспартийным, да еще и княжеского происхождения, с недоумением воспринял новый род деятельности своей Кати, но любить ее от этого не перестал. Катя чувствовала это всем своим существом. Они провели упоительную ночь. Всего одну. Насквозь больному Кривицкому перевалило за шестьдесят пять, Екатерине было к сорока. Ни он, ни она не могли предположить, что эта последняя в их жизни совместная ночь будет иметь какие-то последствия. Виталий уехал, и через три месяца Екатерина получила известие о его кончине. Именно тогда она и поняла, что беременна. Но ей ли, известной на весь город общественнице, доценту педагогического института, члену городской парторганизации, в сорок лет идти в декрет и рожать неизвестно от кого? А потом еще возиться с пеленками и распашонками, вместо того чтобы пестовать студентов и ковать из них неутомимых борцов за светлое коммунистическое будущее?

Екатерина Георгиевна, находясь в самом дурном расположении духа, как раз раздумывала над тем, как выйти из создавшегося положения, когда к ней в гости зашли Григорий с женой. У Риточки глаза были на мокром месте.

– В чем дело? – довольно строго спросила Екатерина Георгиевна, которая уже очень давно не плакала, а потому презирала женские слезы. – Чего ревешь?

– Вы даже не представляете, что Гриша придумал! – ответила невестка и снова захлюпала носом.

– И чего же ты такого ужасного придумал? – Екатерина Георгиевна повернулась к сыну.

Он, как всегда, вытянулся почти во фрунт перед суровым материнским оком и отрапортовал:

– Я ей говорю, что надо взять ребенка из детдома, раз уж у нас никак не получается! А она – ну... ни в какую! А ведь сама детдомовская! И я ведь тебе не родной сын, а все сложилось хорошо... Хоть ты объясни ей, что...

– А я говорю, что надо подождать! – прервала мужа Риточка. – Я, может, еще сама... – Она закрыла лицо руками и опять расплакалась.

Екатерина Георгиевна посмотрела на плачущую невестку, потом на свой еще вполне плоский живот, и в ее голове мгновенно сложился план. Она подняла глаза на сына, который так и стоял столбом посреди комнаты, и сказала:

– Вот что... Ты, Гриша, сходи-ка в магазин... Купи нам чего-нибудь вкусненького к чаю. И не в соседний иди, а... куда-нибудь подальше... А мы с Ритулей поговорим тут... о своем, о женском...

Григорий, не привыкший перечить матери, пожал плечами, молча покинул комнату и отправился туда, куда послали: за вкусненьким, за два квартала, в кулинарию, где продавались самые лучшие в городе пирожные.

Екатерина Георгиевна в это время излагала невестке только что созревший в голове план. Правда, когда она призналась Риточке в беременности, та посмотрела на нее с таким недоумением, что руководитель факультета научного коммунизма поняла: жена сына вообще не держала ее за женский пол. Риточкино недоумение пришлось проглотить и продолжить вдалбливать в ее бестолковую голову то, что надо сделать в ближайшее время. А надо было, чтобы она сказала Грише, что еще раз посетила женскую консультацию и у нее наконец констатировали беременность.

– Так они ж не конста... тируют... – запинаясь, пробормотала Риточка.