Предать – значит любить

– Что? Да ничего... Говорила, что это не моего ума дело. А если я ей их не отдам, она, во-первых, донесет о подпольных абортах. Да, она употребила это слово во множественном числе, хотя я всего один раз позволил себе это. То есть она собиралась сообщить куда надо, что я этим продолжаю промышлять. – Константин болезненно скривился и продолжил: – Я прямо вижу это лошадиное лицо... как Славочка хохочет, утверждая, что мне придется здорово попотеть, чтобы доказать обратное.

– Ты сказал, что это – во-первых. А что во-вторых?

– А во-вторых, она грозилась сделать достоянием общественности половую распущенность жены великого хирурга Кривицкого.

– Но ведь Виталий Эдуардович и так все знал... И... многие знали...

– Думаю, что он знал не все. И потом... одно дело знать, но совсем другое... В общем, Славочка сказала, что у нее уже и письмо в партийную организацию больницы готово. Мол, помогите хирургическому гению в личной жизни. Ты же понимаешь, отцу пришлось бы обсуждать свою беду с коллективом?!! Эта инвалидка мстила всем, у кого имелась личная жизнь, которой она была лишена...

– И ты принес ей картины?

– Куда бы я их принес? Дуся контролировала все углы! Оставил там, где и были. Но Славочка велела все сфотографировать: и каждую картину, и подвал, где они находятся. И поручила следить за ними одному из маминых любовников. А второму – следить за первым.

– Но ведь они могли между собой договориться, объединиться против Славочки и по-тихому все распродать, – предположила Екатерина.

– Не могли. Она сделала так, чтобы за заведующим одного из отделений больницы, который тоже был маминым любовником, следил его подчиненный. Оба боялись. Один – лишиться поста заведующего, второй – своей собственной жены, члена парткома. А Славочка не боялась никого. Сейчас мне кажется, она просто лезла на рожон, чтобы кто-нибудь ее придушил, потому что сама лишить себя жизни боялась.

– А смерть со всеми вместе ей показалась выходом... – вздохнула Екатерина.

– Ты тоже считаешь, что пожар устроила она? – встрепенулся Константин.

– Да. Не сомневаюсь. Моя беременность ее, похоже, доконала. Славочка просто не знала, что Гера отправил меня к родителям. А так бы и я... со всеми вместе... – Екатерина Георгиевна посмотрела на часы и сказала: – Пойдем, Константин, прогуляемся... Хотя бы к реке. Там красиво. А то к Николаю сейчас должна прийти соседская девчушка. Коля готовит ее к поступлению на исторический факультет нашего педагогического...

Константин кивнул. Они вышли из домика и между грядками с капустой стали пробираться к реке. Остановились у большого старого тополя.

– Посмотри, какая красота! – Екатерина Георгиевна обвела рукой вокруг. – Здесь река разлилась шире всего. А вода до сих пор чистая, хоть пей.

– Красиво, – довольно равнодушно отозвался Константин. – Но давай все-таки продолжим разговор. Так вот... Картины хранились в подвале. Не пострадали. Очень хорошо были упакованы. Когда я приехал на похороны, успел перепрятать их. Иначе мамины любовники налетели бы, как ястребы...

– Куда же ты их спрятал?

– Сейчас они в камере хранения на вокзале.

– Но они же...

– Они в рулоне, Катя. И не такие уж большие. Но действительно очень ценные. Я показывал их в Москве знающим людям. Большие деньги сулили.

– Чего ж не продал?

– Не знаю... Какая-то связь с прошлым... с тобой... с городом... с юностью. Если уж и отдать их куда, то в наш музей. Сама, в общем, решай. Ты, Екатерина Георгиевна Кривицкая, являешься наследницей по прямой. Захочешь – вставишь картины в рамы и повесишь на даче. Хотя это опасно. Узнают, что у тебя такие ценности, обворуют, да и пострадать кто-нибудь может.

– Костя! Прошу тебя! – взмолилась Екатерина Георгиевна. – Забери их с собой. Не нужны мне эти картины. От них одни беды!

– Катюш, я в самом деле скоро уезжаю, у меня нет времени даже на то, чтобы сдать их в музей. Они у вас много места не займут. Но в тяжелые времена могут сослужить службу. Это же всегда капитал. А с течением времени цена картин только увеличивается. Мало ли что, Катя! Жизнь в этой стране совершенно непредсказуема! А у тебя всегда будут средства на самый-самый черный день!

– У меня уже был черный день, – вздохнула Катя и прикусила язык. У нее было несколько черных дней, и нет никакой гарантии, что их больше никогда не будет.

Екатерина Георгиевна прислонилась спиной к шершавой коре тополя и, задумавшись, замолчала. Константин посмотрел на расстилающуюся перед ним гладь реки и, не поворачивая к ней головы, спросил:

– А ты очень любишь этого... своего Николая?

Екатерина Георгиевна вздрогнула. Зачем он ее об этом спрашивает? Она не знает ответа на этот вопрос. Она любила в своей жизни только единожды. Герман и Виталий Кривицкие слились для нее в одно любимое лицо. А Николай? Она без него не выжила бы, когда вместо институтской кафедры оказалась у разбитого корыта. Но любит ли она его? Екатерина Георгиевна отлепила спину от дерева и сказала правду:

– Я в своей жизни любила только раз! И эти мальчишки... которые пошли чистить клетки... они не внуки мне.

– А кто?