Преданный

Она улыбнулась и протянула ему руку. Вид ее сияющей обнаженной кожи заворожил капиталиста, и тот медленно пошел к ней, вытянув руку, на которой я заметил самый бессмысленный в мире символ – обручальное кольцо. Она попятилась назад, сквозь бусины, утянув капиталиста за собой, и когда я указал ППЦ на освободившийся стул, из-за бусин вышла экспрессионистическая мадам, улыбаясь с такой ненатуральной искренностью, что я сразу понял: улыбалась она не мне.

Дорогой месье! Она схватила ППЦ за руку. А мы вас ждали!

Дорогая мадам, ответил он с галантным поклоном. Я счастлив здесь оказаться.

Тут экспрессионистическая мадам быстренько утащила его за занавеску, подмазывая ППЦ такими сладкими словами, каких я никогда не слышал в свой адрес. Она увела его в VIP-зал, ведь для людей вроде ППЦ всегда найдется VIP-зал, и, кстати, если вымирающему капиталисту не оказали такой чести, значит, это капиталист не самого высокого класса. Оставшись в гостиной вместе с парочкой других клиентов из задних рядов и вышибалой-эсхатологом, я спросил, что у него с головой. В ответ тот прошептал из-за страниц вольтеровского «Кандида», который он читал: все в порядке у меня с головой.

А пластырь тогда зачем? – недоуменно спросил я. И на щеке тоже.

В порядке моя голова, и щека тоже, в отличие от всего остального.

И что с тобой не так?

Вот именно этот вопрос люди и должны себе задавать, когда видят эти пластыри. А эти пластыри все видят.

Ну да, они немного бросаются в глаза, сказал я.

А пластырям положено быть незаметными. Но не в моем случае.

Бусины снова защелкали, разъехались в стороны, и появилась Мадлен. Увидев меня, она удержала на лице профессиональную улыбку, такую же загадочную, как и у Моны Лизы. Она мне кивнула, но подплыла к сидевшему на диване небритому пукану в трениках, можно подумать, он в спортзал пришел. Когда она провела этого везунчика мимо меня, в сторону манящего коридора, спрятанного за бусинами, я понял, что нужно делать.

А к Мадлен можно? – спросил я вышибалу-эсхатолога.

Тот пожал плечами. К Мадлен всем можно.

Весь следующий час, прикидывая, кто же раньше появится из-за занавески, Мадлен или ППЦ, я обсуждал с вышибалой-эсхатологом Сезера, Фанона и свои опасения насчет того, что в этой буре, что зовется миром, я был тем, кого Сезер считал Ариэлем. Было ли мое нежелание и далее разделять представления Сезера и Фанона о неизбежности насилия в борьбе с колониализмом признаком теоретического ревизионизма с моей стороны, основанного на моем революционном опыте? Или я просто искал оправданий, потому что не желал быть преданным делу кровопролитного восстания, а именно такой преданности они требовали.

Ну, ты не черный, ты не африканец, ты больше не живешь в колонии, и ты интеллектуал, сказал вышибала-эсхатолог. Я ответил на твой вопрос?

Спасибо, промямлил я. А ты сам-то? Сидишь, бордель сторожишь? Это твой выбор?

Революционеры занимаются своим образованием в тюрьмах, чем бордель хуже? Думаешь, проститутки не так радикальны, как заключенные?

Значит, ты ждешь подходящего момента, чтобы…

Вылезти из своей норы? Да. Или, скажем так. Ты пережил то, что Грамши называл маневренной войной. Кровопролитие, революция, как минимум – уличные стычки. Мою же войну Грамши называл позиционной. Война за идеи, за альянсы, за коалиции, за новые движения, борьба за новое видение…

Тут занавеска из бусин снова разъехалась в стороны, избавив меня от признания, что я знать не знаю, кто такой Грамши. Вышедшая Мадлен приморозила меня своей профессиональной улыбкой и сказала то же самое, что она говорила и всем остальным пуканам: хочешь вкусить райского блаженства? Пару минут спустя я уже был в ее спаленке – в театре моих многочисленных унижений, где я саботировал свою же мужественность. Когда Мадлен шагнула ко мне, сбросив на пол свое полукимоно, я вскинул руку и сказал: подожди.

Подождать? – переспросила она, как будто раньше никогда не слышала от мужчины этого слова. Но был ли я мужчиной? Или просто пуканом с двумя полушариями, который, как и все остальные, только и хотел, что минут двадцать-тридцать попользоваться ее телом? Два полушария – по одному на каждое мое сознание.

Сядь, сказал я. Пожалуйста.

В длинном перечне странных желаний и требований, которых она наслушалась за свою карьеру, это выглядело вполне безобидным. Все так же улыбаясь, Мадлен пожала плечами и уселась на край кровати, закинув ногу на ногу. Ну, что мне для тебя сделать? – спросила она.

Ничего. Это я хочу кое-что для тебя сделать.

Я опустился перед ней на колени.