Преданный

Над распахнутыми дверями было написано – красными неоновыми буквами, обычно красовавшимися на коробках с китайской едой навынос, шрифт, который вполне мог бы называться «чоп суи», «кита еза» или «а хули». Хорошо хоть Шеф не стал опускаться до установки огромного гонга, в который, приветствуя каждого посетителя, бил бы слуга с накладными, выдающимися вперед зубами. Вместо гонга ты услышал все тот же джазовый квартет, что играл на оргии, а теперь свинговал здесь, потому что у них, в отличие от тебя, было время отоспаться. Как, кстати, и у Вонючки, который сменил свой гаремный наряд на более современный: нацистский шик, опыленный парижской богемой, – простая черная водолазка, черные брюки, черная кожаная куртка и черные ботинки. Его вид идеально сочетался с атмосферой, потому что этот не символизировал ни древний Восток, ни даже Восток пожилой – девятнадцатого века и начала двадцатого, когда французские и британские монополисты, фармацевтические диктаторы и основоположники глобальной наркоторговли под дулом пистолетов заставили туземцев покупать у них опиум. О нет! Здесь царил новый и современный Восток, где опиум был оригинален и нов, моден и мил, привязчив и непритязателен. Опиум был идеальным мужем и лучшим любовником. Поэтому не удивительно, что некоторые люди – вот ты, например, – предпочитали лекарство.

А где Шеф? – спросил Вонючка, который взял на себя фейс-контроль и теперь задерживал посетителей в длинной очереди, создавая ажиотаж. Женщины радовали глаз – везде бесконечные ноги, мужчины радовали нос, потому что вылили на себя больше одеколона, чем женщины – духов. Ты же, покинув «Рай», заехал к тетке и переоделся в единственный имевшийся у тебя приличный наряд – приталенный серый костюм с чужого плеча, пиджак с тремя пуговицами был родом из шестидесятых и резко контрастировал с пастельными тонами рубашек и гиперболичными силуэтами и мужчин, и женщин, у которых подплечники были раздуты до таких размеров, что на них мог бы спокойно усесться орел. Костюм подарил тебе округлившийся нынче доктор Мао, который носил его, когда был еще студентом и отрывался под Джонни Холлидея. Тетки дома не было, и ты, воспользовавшись ее отсутствием, разбудил себя душем, заодно смыв с кожи сигаретный дым, пот, страх и запашок смерти. Затем ты допил остатки куньего кофе и засунул чемодан с деньгами Шефа и видео с оргии под диван, на котором спал, – видеокассеты были дороже денег. Но кофе не помог, и когда ты вылез из машины, припарковавшись подальше от, чтобы никто из гномов не углядел, что ты приехал на машине Шефа, тебя все равно пошатывало.

Где Шеф? – снова проорал Вонючка.

А я, блядь, откуда знаю? Он убил алжирца. Потом я ушел домой и больше его не видел.

Этой отговоркой ты надеялся выиграть немного времени. Тебе всего-то и нужно было, что пережить вечер, увидеться с Ланой и поцеловать ей ноги, а потом – встретиться лицом к лицу с человеком без лица и каким-то волшебным образом спасти его от мести Бона. Ты вошел в, и тебя лизнуло его запахом: истомно кружащиеся потолочные вентиляторы разносили феромонные шлейфы одеколона и духов, дым сигарет, кальянов и бонгов с твоей родины и дымку благовоний, тлевших в курильнице, которую носила по клубу миниатюрная женщина с закрытым вуалью лицом, словно сошедшая со страниц «Тысяча и одной ночи». Оглядев возбужденную толпу, ты не увидел Ланы, однако заметил женщин, проникшихся духом и спрятавших лица за шелковыми черными вуалями, которые раздавала разносчица благовоний.

Из-за мешанины запахов, помноженной на усталость и шум в голове, перед глазами у тебя все плыло, и исцелить тебя могла только выпивка, которая в принципе могла исцелить все что угодно. Ты миновал банановые пальмы и райских птиц, ротанговые кресла и красные фонарики, ширмы из рисовой бумаги и каллиграфию в рамках и встал в очередь к бару, смешавшись с толпой хихикающей молодежи, которая заказывала напитки в фарфоровых буддах, украшенных маленькими бумажными зонтиками, в чьей тени могли укрыться разве что сверчки или скукожившийся червячок твоей совести. Когда очередь наконец дошла до тебя, ты сказал, а точнее, прохрипел: мне, пожалуйста, «Вину и стыд».

Вам – что?

«Вину и стыд»! – прокричал ты, как оказалось, слишком громко.

Все, кто стоял рядом, оглянулись на тебя, но, видя, что там видеть нечего, вернулись к своим занятиям, то есть стали и дальше напиваться и как бы невзначай искать, с кем бы потрахаться.

Бармен поправил тюрбан и сухо ответил: я не знаю, что это такое, – поставив своим невежеством под сомнение свой профессионализм.

Все просто, ответил ты. Одна часть текилы, одна часть водки, безо льда, без украшений, без ничего. На вид должно быть как святая вода, на вкус – как ад.

Гадость какая, сказал бармен.