Праздники, звери и прочие несуразности

Грязная витрина площадью около шести квадратных метров и пару футов в глубину была доверху заставлена маленькими клетками, и в каждой по одной, по две птицы: зяблики, зеленушки, коноплянки, канарейки, волнистые попугайчики. Пол в витрине совершенно погряз в шелухе от семечек и птичьих экскрементов, зато в клетках был образцовый порядок, в каждой лежали зеленые листики салата или крестовника, а на самой клетке красовалось объявление, сделанное неровными печатными буквами: «ПРОДАНО». Изнутри стеклянная дверь была занавешена пожелтевшей от времени ажурной занавеской, а между ней и стеклом висела картонка со словами «МИЛОСТИ ПРОСИМ», написанными готическим шрифтом. На обороте, о чем я узнал позже, так же вежливо вас извещали: «К СОЖАЛЕНИЮ, МЫ ЗАКРЫТЫ». За все дни, что я проходил мимо, спеша на обед, я ни разу не видел, чтобы кто-то зашел или вышел из этого магазина. Он казался безжизненным, если не считать редких полусонных прыжков в витрине с ветки на ветку какой-нибудь птички. Уже не первую неделю я задавался вопросом, почему этих птиц не забирают те, кто их купил. Не могли же все они одновременно передумать? А если бы даже такое маловероятное событие случилось, почему хозяин не снимает объявления «ПРОДАНО»? За ограниченное время, отпущенное на обед, я не успевал разрешить эту загадку. Но однажды мне представился такой шанс. Мистер Ромильи пританцовывал в нашем заведении, напевая «Я деловая пчелка», а потом спустился в подвал, и оттуда вдруг раздался фальцет, в котором сквозил ужас. Я заглянул в проем, пытаясь понять, в чем моя вина.

— Что случилось, мистер Ромильи? — осторожно поинтересовался я.

Он появился у подножия лестницы, в смятении держась за лоб.

— Болван, болван! Какой же я болван! — распевал он на все лады.

Заключив из этого, что моей вины тут нет, я осмелел.

— Что случилось? — спросил я уже другим, участливым тоном.

— Трубочники и дафнии! — трагически воскликнул он, снял очки и принялся их лихорадочно протирать.

— Закончились запасы?

— Да, — загробным голосом подтвердил он. — Болван! Какая невнимательность. Какая нерадивость. Я заслуживаю увольнения. Глупейший из смертных…

— А нельзя их взять в другом месте? — прервал я это словесное самобичевание.

— Мне же их присылают с фермы, — доходчиво объяснил мистер Ромильи, как будто я был иностранец. — Я заказываю, а они присылают мне на выходные. А в этот раз я, болван этакий, забыл заказать!

— А в другом месте нельзя заказать? — терпеливо повторил я свой вопрос.

— Гуппи, меченосцы, черные моллинарии — они же не могут жить без трубочника! — В своей жалости к себе он уже дошел до истерики. — Они обожают эту еду. Как я буду смотреть на их надутые мордочки, тычущиеся в стекло? Как я смогу есть ланч, когда эти голодающие существа…

— Мистер Ромильи, — перебил я его решительно. — Мы можем заказать трубочника еще где-то, кроме фермы?

— А? — Он на меня уставился. — Еще где-то? Но ведь это ферма посылает… Подождите. Кажется, я понял. Так…

Он не без труда одолел деревянную лестницу и вытер пот со лба. Единственный выживший после аварии на руднике. Он обвел магазин пустым трагическим взглядом:

— Еще где-то… Но где? Где?

Тут я решил взять дело в свои руки:

— Как насчет Беллоу?

— Беллоу? Беллоу? Разве это бизнесмен! Он продает птиц. Вряд ли у него есть трубочник.

— Но попробовать-то можно? Давайте я схожу и узнаю.

Мистер Ромильи секунду подумал.

— Ну хорошо. — Он отвел глаза от сомкнутых рыбьих рядов и всех этих порицающих взглядов. — Возьмите из шкатулки десять шиллингов и постарайтесь обернуться поскорее.

Он протянул мне ключ от шкатулки для мелочи, а сам уселся, устремив мрачный взор на свои до блеска начищенные туфли. Я открыл оловянную шкатулку, взял купюру в десять шиллингов, написал расписку «Я вам должен 10 ш. трубочники», положил ее внутрь, запер шкатулку и снова вложил ключ в вялую ладонь мистера Ромильи. Через минуту я уже шагал по широкой мостовой, петляя в толпе покупателей с пустыми глазами, а мимо с грохотом проносились высоченные красные автобусы, такси и частные автомобили. Но стоило мне только свернуть в узкую улочку, как наступили тишина и покой. Грохот автобусов, топот ног, скрежет шин и вопли клаксонов куда-то ушли, превратились в почти приятный для слуха шум вроде отдаленного рокота прибоя. По одну сторону тянулась черная от сажи стена, по другую — чугунная решетка, охранявшая драгоценную землю перед местной церквушкой. Какой-то достойный человек посадил здесь платаны. Нависая над решеткой, они накрывали улочку зеленой крышей, и на их пятнистых стволах личинки пяденицы устраивали затейливые чудесные переходы, упорно двигаясь к цели, им самим неведомой. Но вот ряд платанов закончился, и пошли лавчонки, числом не больше шести, крошечные, кое-как выживающие.