Праздник

– Хочешь поговорить?

– О чем?

– Как же… о разводе, о том, как мы дальше будем жить…

Лера сделала вид, что задумалась, прислушалась к собственным мыслям.

– Нет. Не хочу. Говорили уже… Я всё поняла.

– Что ты поняла?

– Что вы устали, и вообще. Всё понятно, пап, не парься.

Капустин сдался минут через десять. Умолк, дал Лере пульт от телевизора: на, включай.

 

Решительно отправился в магазин.

– Никаких диет! Сейчас нормально поужинаем.

На улице понял, что оделся чересчур легко. Погода успела испортиться. Капустин сразу замерз, начал дрожать. Пробежал до угла трусцой – не помогло, дрожал как осиновый лист.

– Черт бы тебя побрал!

Выходившая из магазина женщина покосилась на него опасливо.

– Извините! – бросил он ей раздраженно.

Развернулся, пошел к стоянке. По дороге позвонил Лере, сказал, что его не будет часок-другой. Сказал, что вконец измотан этим напрягом, что должен собрать мысли в кучу. Он успокоится, вернется, и они поужинают. И попробуют всё заново.

– Что заново? – осторожно уточнила Лера.

– Как что? Учиться быть папой и дочкой. Как-то же надо…

– Аааа.

Долго сидел в незаведенной машине, уставившись в приборную доску.

 

Самое яркое было в самом начале.

Забирал из роддома – волновался до одури. Не сразу решился взять на руки. Кто-то пошутил: “Да берите, папаша, пока дают”.

Дома, когда ее распеленали, у него закружилась голова – от запаха.

Наклонялся вплотную к ее темечку, тихонько вдыхал потусторонний младенческий аромат.

Лерочка-Валерочка, прилетела девочка.

Господи, куда это делось? Было ведь.

 

Позвонил Ване, попросил встретиться с ним в “Рафинаде”. Ваня сходу отбоярился, сказал, что сидит в очереди к стоматологу – какой, на фиг, рафинад. Миша тоже начал отнекиваться. Капустин упрашивал – и тот вроде поддался.

– Ну, не знаю… Я тут в пробке… Стоим мёртво. И нужно же сначала своих домой закинуть… Если выпивать, так это машину ставить. Пока в гараж, потом такси. К тому же пробка в оба конца.

Капустин предложил ему безалкогольный мальчишник.

– А тогда какой смысл? – пытался отшутиться Миша, пределом которого были две кружки пива за вечер.

– Слушай, Миш, ну надо, – заявил Капустин. – В кои-то веки прошу.

Миша обещал перезвонить, как только выберется из пробки.

 

Через двадцать минут Капустин сидел в дальнем закутке “Рафинада” и потягивал китайский чай “улун”, распустившийся в стеклянном чайнике ажурными лопухами, которые всплывали и колыхались каждый раз, когда грузный, но стремительный официант проносился мимо.

Так уж случилось, что Капустин впервые думал о грянувшем разводе честно и обстоятельно, без робких умолчаний. Прежде всего он признался себе, что никаких страданий от того, что лишился Гали – не испытывает. То, что он принимал за боль от расставания с ней, имело, видимо, более прозаическое происхождение. Семья закончилась внезапно – ушибся во время резкой остановки. Чувство иссякло задолго до развода. Какое уж там чувство, когда от самого себя тошнит, как от ссохшейся замасленной перчатки?

“Ладно, вышло, как вышло… Проехали”.

Но распрощаться так же невозмутимо с дочкой Капустин не мог. Отцовское чувство – вот оно, бьется-ворочается. Живое. Никакая рутина не подточила его, не выжрала. Если и это отдать, тогда – окончательная пустота. Дырка сквозная.

В углу зала расположилась компания молодежи. Студенты: только и разговоров, что про сессию. Одна из девушек напоминала со спины Валерию. Очень похоже держала голову: наклонив слегка вперед и набок – чтобы длинная челка хоть немного приоткрыла глаз.

Дома и в школе Лера челку закалывала. Но отправляясь гулять, отпускала на волю – так, что та свешивалась на пол-лица. Капустин под настроение посмеивался над модной прической. Говорил, что выходить так вечером опасно: темно, глаз из-под челки ничего не видит, не убилась бы… Лера отвечала с водевильным жеманством: “Ах, как меня ранит Ваша эстетическая отсталость, милый папА”. Он предлагал ей прихватить фонарик. Она называла его шутки “шахтерскими”.

Официант демонстративно покосился на Капустина – дескать, заказал только чай, даром место занимает.

“Для Лерки я, конечно, стал жалким и никчемным, – размышлял Капустин, отворачиваясь от официанта. – Пыжился, пыжился. Потом – чпок, и сдулся. Промямлил на прощанье – мол, пока, приезжай в гости”.

Давным-давно, когда бессмыслицей еще и не пахло, Лере было пять лет. Пока Галя вершила дома генеральную уборку, они гуляли в парке. В руке у дочки – только что купленный шар. Налетел ветер, вырвал шар, понес над соснами и каштанами. Заметив, что дочка готова разреветься, Капустин скроил серьезную мину и, приложив руку козырьком ко лбу, сказал довольным, одобрительным тоном: “Решила отпустить к воздушным зайцам? Ну-ну, пусть проведает”. Забыв про слезы, Лера принялась выспрашивать, что это за зайцы такие – воздушные.

– В небе живут.

– Я не видела никогда.

– И никто не видел. Сказано: воздушные. Невидимые.

– А откуда ты про них знаешь тогда? Если невидимые?

– Все про них знают. Никто не видел, но все знают.

– Как это?

– Так это! Вот я тебе рассказал – теперь ты тоже знаешь. К ним шарики в гости летают.

– Почему?