Праздник, который всегда с тобой

В тот год под лавинами погибло много народу. Первое большое несчастье произошло по другую сторону гор от нас, в Лехе, в Арльберге. Группа немцев хотела приехать на Рождество и кататься с герром Лентом. В тот год снега долго не было, склоны еще грело солнце, когда начался большой снегопад. Снег был глубокий и сыпучий и совсем не связан с грунтом. Условия для катания были как нельзя более опасные, и герр Лент протелеграфировал берлинцам, чтобы они не приезжали. Но у них были каникулы, они ничего не понимали и не боялись лавин. Они приехали в Лех, и герр Лент отказался их вести. Один из них назвал его трусом, и они сказали, что будут кататься сами. В конце концов он отвел их на самый безопасный склон, какой мог найти. Он проехал сам, они — за ним, и тут весь склон сошел, накрыл их, как цунами. Тринадцать человек откопали, девять из них — мертвыми. Горнолыжная школа и до этого не процветала, а теперь мы остались чуть ли не единственными учениками. В Арльберге в ту зиму многие погибли под лавинами, и мы стали большими специалистами по лавинам — по разным типам лавин и по тому, как их избегать, и как вести себя, если тебя накрыло. Большую часть написанного в тот год я написал в периоды схода лавин. Самое плохое, что я запомнил из той лавинной зимы, — это одного откопанного. Он сидел на корточках и устроил из рук загородку перед головой, как нас учили, — тогда под снегом остается воздушное пространство для дыхания. Лавина была громадная, откапывали всех долго, и этого нашли последним. Умер он не очень давно, и шея у него была протерта насквозь, так что обнажились сухожилия и кости. Он вертел в снегу головой из стороны в сторону. В этой лавине, видимо, был слой плотного, слежавшегося снега и поверх него свежий, легкий снег. Мы не могли понять, делал ли это человек сознательно или он сошел с ума. Но это не имело значения, потому что местный священник запретил хоронить его в освященной земле: не было никаких доказательств того, что он католик.

Помню в Шрунсе долгие путешествия вверх по долине к гостинице, где мы ночевали перед восхождением к Мадленер-Хаусу. Это была очень красивая старая гостиница, и деревянные стены комнаты, где мы ели и пили, стали шелковистыми оттого, что их множество лет протирали. То же самое — столы и стулья. Еда всегда была хорошая, а мы всегда хотели есть. Спали прижавшись друг к другу под периной, с открытыми окнами; яркие звезды казались близкими. Утром после завтрака нагружались и шли вверх по дороге под яркими еще звездами, с лыжами на плече. У носильщиков лыжи были короткие, и несли они большой груз. Мы соревновались между собой, кто нагрузится тяжелее в дорогу, но никто не мог состязаться с носильщиками — коренастыми угрюмыми крестьянами, которые говорили на диалекте долины Монтафон[45] и поднимались в гору ровным шагом, как вьючные лошади, а наверху, у хижины Альпийского клуба, построенной на уступе под заснеженным ледником, складывали свою ношу у каменной стены хижины, запрашивали больше денег, чем было договорено внизу и, согласившись на компромисс, уносились вниз на своих коротких лыжах, как гномы.

С нами каталась чудесная молодая немка. Замечательная лыжница, маленькая и ладно сложенная, она могла нести такой же тяжелый рюкзак, как я, и нести дольше.

— Эти носильщики всегда смотрят на нас так, словно предвкушают, как понесут нас вниз в виде трупов, — сказала она. — Они назначают плату за подъем, и не знаю случая, чтобы потом не запросили больше.

Крестьяне верхней части долины очень отличались от нижних и средних, и в Гауэртале были так же дружелюбны, как те недоброжелательны. Чтобы не обгорало лицо на горном солнце и снегу, я отпустил бороду и не стригся, и как-то, съезжая со мной по трелевочной тропе, герр Лент сказал, что крестьяне, которые встречаются мне на дорогах над Шрунсом, называют меня «Черный Христос». А некоторые, сказал он, когда бывали в Weinstube, называли меня «Черный Христос, любитель кирша». Но для крестьян с верхнего края долины Монтафон, которых мы нанимали носильщиками, когда поднимались к Мадленер-Хаусу, — для них мы были чужеземные черти, которые лезут в горы, когда надо держаться от них подальше. А что выходили мы до рассвета, чтобы миновать лавиноопасные места, пока их не согрело солнце, — это тоже нам чести не делало. Только доказывало, что мы хитрые, как все чужеземные черти.

Помню, как пахли сосны, как спал на матрасах из буковых листьев в хижинах лесорубов, как ходил на лыжах в лесу по заячьим и лисьим следам. Однажды на высоте, над границей леса, ехал по следу лисы, пока не увидел ее саму: она замерла, подняв переднюю лапу, потом крадучись двинулась дальше, остановилась… потом бросок, что-то белое, хлопанье крыльев — куропатка вырвалась из снега, полетела, исчезла за горой.