Праздник

Лариса сидела напротив, положив ногу на ногу. Аккуратная, отутюженная, с голубинками теней над глазами.

"А болгары, небось, со щепками курят", - подумал Лешка. А еще подумал, что сиди Лариса тут без него - ни за что ногу на ногу класть бы не стала. И сигарет бы не трогала, и халат бы давно застегнула. Но вбили ведь в голову на экспорт все самое лучшее!

Серый ручной вязки свитер облегал ларисину грудь, и Лешка угадал два тяжелых соска под грубыми нитками. Только смотрели соски не вперед, а чуть в стороны, будто глаза, если задумаешься и смотришь в пространство. Лешка до того реально это представил, что даже в глазах зарябило. А сквозь рябь проглянуло другое: как стоит Лариса вечером перед зеркалом и этот вот свитер снимает...

- У вас в Москве хорошо, - почему-то поежившись, будто и вправду была без свитера, сказала Лариса. - Магазинов много. Всегда что-нибудь изящное купить можно. Народу только полно. Потолкаешься день-другой - и домой тянет.

- А зачем же толкаться? Будто кроме ГУМа и ЦУМа пойти больше некуда?

- Театры, музеи, конечно, - поправилась Лариса. - Мы вот в последний раз во Дворце Съездов были. Такой там буфет замечательный.

- Значит, не хотела бы в Москве жить?

- Как сказать. Да меня и не звали. В этом деле уж как посчастливится.

- А сама-то откуда?

- Из-под Чернигова. После школы в Киев учиться поехала. С институтом не вышло, зато в техникум приняли. А там лейтенантик один. Любовь - не любовь, да назад-то, в деревню, знаешь неохота как было? Вот и завез в эту даль. А сам по году в плаванья ходит.

Лешка кивнул. Он уж слышал такое. Того - длинный рубль поманил, тот - с законом повздорил. По доброй воле на Север только в романах да в маминых теориях ездят.

- А дальше-то что?

- Ничего.

И Лешка чуть дымом не поперхнулся. Это вот "ничего" (оно у Лешки в ушах как эхо вдруг раскатилось; "ни-че-го" - ведь слово какое!) - каким-то непонятным образом наизнанку все вывернуло. Ведь все, что прежде он слышал непременно счастливым концом венчалось. Условия жанра навязывали. Помаялся, дескать, получи что положено. А что положено? Да и кто положил?... И киваешь как будто китайский болванчик. Потому что видишь, что - ложь, что рассказчик себя обманул и теперь на тебе свой обман опробует. И суд ему твой - как корове топор. Ему бы во лжи укрепиться. Что, вот, не один, и другие так думают. И мило, уютно так все получается, веревочки все в узелочек завязываются... А тут - "ни-че-го"!

- А ты не боишься? - спросил он Ларису.

- А чего же бояться?

- Да так, - и щелкнул пальцем по кончику сигареты - и чуть со стола не слетел: - Да ты посмотри! А ведь - щепка!...

- Не может быть! - Лариса взяла сигарету, повертела перед глазами. - А еще говорили... - и вдруг рассмеялась. Сначала хотела расстроиться, но смех сквозь обиду прорвался. И так заразительно вышло, что Лешка тоже не удержался.

- На, другую возьми, - раздавила она окурок в консервной банке.

- Нет. Не хочу... Ха-ха-ха, - Лешку прямо трясло. - На экспорт дрова нам прислали!

- Напрасно. Бери!

- Хорошо, - и сунул сигарету за ухо. - Сначала с витриной покончу.

Теперь и витрина стала другой. Мазок и шлепок - кисточка летать по этой витрине хотела.

- Я тебе ее как витраж распишу! Пикассо от зависти лопнет!

Лариса снова села на стул, но ногу на ногу класть не стала. Сдавила колени, а потом и халатом укрыла.

- Ты не сердись, - уже не смеялся Лешка. - Со мной так бывает.

- Что бывает? - не поняла Лариса.

Но Лешка не ответил, намазал синим над Кремлевской стеной, наплел пучки облаков (амурчиков только б сюда!) и проткнул лучом солнца.

- Раскрыться всегда тяжело, - сказал он. - То есть, собою сделаться. Ведь здесь не поймешь, наобум тычешься - то ли сердце замрет, то ль от смеха подавятся.

Облака получились тяжелые, вот-вот край стены зацепят

- и он подмазал их синим, загнал чуть повыше.

- Ведь я тебя обидеть хотел.

- Зачем же обидеть? - ларисины глаза тоже вверх потянулись.

- А так. Чтоб свое при себе оставить. Мол, моя тайна - это моя. Пусть-ка другой сперва раскошелится.

- А ежели нет?

- Чего нет?

- Тайны никакой нет?

- Так не бывает. Она у каждого есть, - но на минуту перестал рисовать. - А ежели нет, то и жить не стоит.

- И какую ж ты тайну придумал?

- Э-э, так нельзя, - он взял тряпку и вообще смахнул облака. Без них как-то лучше. А на освободившемся месте нашлепал разноцветные точки. Думаешь, звезды? Салют сделаем. - Но Лариса продолжала смотреть, глаза ее были совсем рядом. Большие, лучистые. И зачем только синим намазала? - У Джека Лондона рассказ такой есть. Одна старая сводня невесту науськивает. Мол, мужчина - дурак, все ему сразу давай. А получит свое - на других женщин зарится. Потому ты ему не спеши уступать. Всегда что-то где-то припрячь. Чтоб загадка осталась. Только тупица та старуха была. Божий дар с яичницей путала. Потому что тайна - это как краска из тюбика: давишь, давишь - а всегда остается. А если припрятал - какая ж тут тайна? Обычный обман получается.

- Бросил он ее, значит?

- Нет. Просто без любви до смерти прожили.

- Страшно-то как.