Правый поворот запрещён

– Как отдохнули? – спросил Скорик, вошедший поприветствовать вчерашнего отпускника.

– Отдыхать всегда хорошо. Сбросил шесть килограммов.

– Что, скудный харч?

– Харч обычный, санаторский, вынужденно-диетический, как у всех сегодня. Нет, просто много ходил, душ-Шарко, лечебная физкультура… Ну, а что у вас тут? Как дело Кубраковой?

– Принести, почитаете?

– Не надо, расскажите.

За месяц отпуска, выключившись из всего, Щерба слушал отстраненно, как говорят "на свежее ухо", и потому в какой-то момент вдруг обеспокоенно подумал: "Не слишком ли гладко: колпачок от газового баллончика – в машине Назаркевича; каскетка там же; бумаги с "пальцами" Кубраковой – в "бардачке" той же машины… Не поторопился ли Скорик, засунув Назаркевича в СИЗО? Можно было обойтись без такой меры. Странно, что шеф дал санкцию… Как это Скорику удалось его уломать?.."

Но когда Скорик, завершая, рассказал о вновь открывшихся обстоятельствах – о поляке Тадеуше Брониче, о кольцах и поликаувиле, которым их обрабатывали, – все это несколько сняло сомнения Щербы; он уловил ход рассуждений Скорика, в них была логика, потому что проглянула причинная связь: Назаркевич – поликаувиль, а поликаувиль – это поляк и кольца, хотя жешувский таксист, сбывавший их, и не знал, возможно, что Бронич, похоже, и есть главный поставщик этого "золота", ведь не случайно бутылка с лаком найдена у него в гараже. А это не просто лак, а поликаувиль: секрет, дефицит, открытие, событие, тра-ля-ля, и хозяйка его – Кубракова, а ее вторая, но единственная рука, правая там или левая неважно, – Назаркевич! И Щерба решил не высказывать своих первоначальных сомнений и не пенять Скорику, что тот поспешил отправить Назаркевича в СИЗО. "Может, он и прав. Не стоит выбивать его из колеи", – подумал Щерба, хотя забыть о том, что защитник Назаркевича Устименко, не мог: слишком хорошо и давно знал Артема Устименко как криминалиста, следователя, да и как адвоката…

31

Тадеуш Бронич, возвращавшийся из Турции, благополучно пересек южную границу. Но пока он, благодушествуя, ехал из Баку, одной рукой держа баранку, а локоть другой лихо выставил за окно, на западную, советско-польскую границу в УВД к Проценко ушли две телефонограммы примерно одного содержания: "Приехал, встречайте".

Стекла в машине были опущены, жаркий сквозняк метался по салону, вдоль дороги тянулся унылый пейзаж – холмы с уже сожженной травой, на которых иногда возникали медленно передвигавшиеся комочки – стада баранов. Скаты шипели на расплавленном асфальте. В безоблачном, утратившем от зноя синеву небе висело бесцветное солнце. В тени, как сообщило радио, под сорок (но где эта тень?!), а сколько же на солнцепеке, на этом шоссе? Все шестьдесят? Ужас! Как тут можно жить?! Но "Вольво", слава Богу, знала свое дело, двигатель работал без сбоев, бак полон. Тадеуш заправился девяносто восьмым у интуристовской колонки, сунув в окошечко небритому жирному заправщику сувенирную дешевку – прозрачную авторучку с голой девкой внутри, при наклонах жидкость, в которой плавала девка, либо натягивала на нее купальник, либо снимала его…