Правоспособность монарха

Как Божий ставленник, император во всем ищет Божьей помощи и Его благодеяний. «Властью Бога нашего управляя Империей, которая передана нам Небесным величием, мы и войны счастливо преодолели, и мир украшаем, и устои государства поддерживаем, — пишет император св. Юстиниан Великий в своих «Дигестах», — и таким образом возлагаем чаяния наши на помощь Бога Всемогущего, чтобы полагались мы не на оружие, не на наших воинов, не на военных предводителей или на наш гений, но всю надежду обращаем только к высшему видению Троицы, от коей произошли сами первоосновы всего мира и установлено их распределение в земном кругу»50.

В другой новелле св. Юстиниан Великий пишет: «Так высоко поставил Бог и императорское достоинство над человеческими делами, что император может все новые явления и исправлять, и упорядочивать, и приводить к надлежащим условиям и правилам»51.

Очевидно, между тем, что самый добропорядочный человек способен попасть в плен соблазнам и отступаться от тех высоких нравственных принципов царского служения, которым его обязывает следовать обычай, традиция, совесть и вера. Однако народное правосознание, сама культура, в которой он был воспитан с детства, микшировали эти недостатки и возможные злоупотребления. И публичное оппонирование общественной нравственности, как правило, не проходило для монарха даром. Это было характерно как для языческих государств, так и для христианских.

Так, уже в Древнем Израиле лицо, хотя и имевшее неписанное право на царство по своему рождению («право первородства»), но враждебно/безразлично относившиеся к благоденствию народа, объявлялись недостойными царства52. После смерти святого царя Соломона (961–922 до Р.Х.) его сын и наследник Ровоам (922–915) публично объявил об ужесточении режима своего правления: «Если отец мой обременял вас тяжким игом, то я его увеличу; отец наказывал вас бичами, а я буду бить вас скорпионами» (3 Цар. 12:11). Это немедленно привело к тому, что Израильское царство разделилось, и значительная часть народа пошла за новым царем Иеровоамом (922–907 до Р.Х.) в Ефрем. Как следствие, царская правоспособность резко упала в содержании: теперь им повиновались только на войне, в мирное же время они сами вынуждены были прислушиваться к мнению своих помощников и дружинников, иначе те просто переставали им помогать53.

Раздражавший римский народ своими ужасными выходками, Калигула (37–41), о котором говорили, что «чем бы он ни увлекался, в своей страсти он доходил до безумия», стал первым императором, павший вследствие собственной несправедливости.

Другая жертва толпы — император Нерон (54–68), «наглость, похоть, распущенность, скупость, жестокость проявлялись постепенно», дошедший до того, что изнасиловал весталку Рубрию, отметившийся злодеяниями и убийствами, умертвивший мать и тетку, казнивший «без меры и разбора кого угодно и за что угодно», сам накликал беду в виде галльского и испанского восстания и сложил свою голову.

Недалеко ушел и Вителлий (69), для которого «наказывать и казнить кого угодно и за что угодно было наслаждением». Более того, когда его вели к месту казни, народ закидал экс-императора грязью и навозом, а голову его снизу поддерживали мечом, чтобы он не мог опустить лицо вниз54.

Аналогичные картины не раз случались и в Византии, когда не дворцовый заговор отельных придворных, а народный гнев сметал императоров с трона: Василиска (475–476) в 476 г., Фоку Солдата (602–610) в 610 г., Михаила V Калафата (1041–1042) в 1042 г. и т. д.55

Хрестоматийно звучат слова знаменитого византийского полководца: «Когда некоторые заявляют, что василевс не подвластен закону, а сам является законом, то же самое говорю и я. Однако пока во всех своих действиях и законоположениях он поступает хорошо, мы повинуемся ему. А если он сказал бы: "Пей яд!" — ты, конечно, не сделал бы этого. Или хотя бы сказал: "Войди в море и пересеки его вплавь", — но ты и этого не можешь исполнить. Поэтому знай, что василевс как человек подвластен законам благочестия (выделено мной. — А.В.)»56.

V

И все же, как известно, в диархии «закон-обычай» правовая наука отдает предпочтение закону, за которым уже потом должен следовать обычай. Объяснение заключается в том, что хотя писанный закон появляется хронологически в жизни народов после обычая, зато является результатом торжества верховной власти над всеми предшествующими силами общества57.

Кто спорит, что обычай нередко аморфен и противоречив, редко оформлен письменно, зачастую не систематизирован в практике своего применения, да к тому же еще и лишен (по крайне мере, до определенного момента) признания со стороны верховной власти?! И, конечно же, закон в этом отношении несравнимо системнее, четче, несет на себе печать властного принуждения со стороны государства и, если можно так выразиться, оперативнее на фоне консервативного по самой своей природе обычая.