Право на жизнь

Оглядывая поле, Рябов понял, что не все бойцы поддались панике. Одни — стреляли, лежа в траве. Другие высились над нею, стреляли, припадая щеками к ложам винтовок, тщательно целясь с колена или стоя, как на тренировках, били, судя по всему, в смотровые щели танков. Какой-то смельчак забрался на танк, лег на броню, пихал что-то в смотровую щель. Танк крутился, раз гонялся, резко останавливался на ходу. Водитель, видимо, пытался сбросить бойца с машины. Поединок заметили гитлеровцы. Может быть, они связались друг с другом по рации. Немцы расстреляли бойца из пулемета, тот скатился с брони. Танк в это время пятился назад, вращая башней с орудийным стволом. Танк пятился от упавшего мертвого или тяжелораненого бойца.

Нагляделся Рябов в войну. С первых дней. Видел такое, чего и вовсе не хочется вспоминать. Но то поле, ту дикую охоту на людей помнил. Видел все как было. Панику, страх, но пуще всего собственный стыд. Оттого, что «спраздновал, — как он потом говорил, — труса», поддался безотчетному порыву, безоглядному бегу, забыв о долге, о назначении воина при любых обстоятельствах стоять насмерть. Подобного состояния Рябов не испытывал более никогда. Более он уже не терял рассудка. Даже если на рассудок не оставалось времени. В самых что ни на есть критических ситуациях успевал наперед всего сообразить, потом сделать. Стыд, однако, сидел в нем, он мстил врагам за унижение, за то, что по их вине произошло с ним «такое, — как он говорил, — паскудство». Каждый раз, вспоминая то поле, Рябов приобретал уверенность, желание отомстить прибавляло силы, заставляло быть предельно собранным.

…Лежа под мостом, Рябов стянул с себя сапоги, размотал портянки. Подобраться к часовым он должен как можно ближе, ударить наверняка. Потому и разулся. Сапоги разбухли от воды, в них тяжело. А ему теперь кошачья легкость требовалась. И мягкость кошачья. Кошачья пружинистость.

Над головой, на мосту часовые переговаривались о чем-то на своем языке. Рябов особо не прислушивался. Он ждал, когда они пойдут. Дождался. Как только часовой медленно пошел по настилу, Рябов стал взбираться по откосу, стараясь не обнаружить себя. Чувствовал себя спокойно. Замирал, выжидал, стараясь двигаться в такт шагам часового. Оба немца вновь сошлись на середине моста. Рябов коротко дважды проскрипел по-лягушачьи. В ответ услышал такой же сигнал. Ахметов сообщал, что и он выбрался на насыпь, пора сближаться. Двигался медленно. В те моменты, когда часовые тихо переговаривались между собой. Приблизился вплотную. Выбрал момент для прыжка. Достал часового. Подхватил бездыханное тело на руки, чтобы не было шума, глядя на то, как оседает в руках Ахметова другой часовой.

— Сориентируемся? — прошептал Ахметов.

Рябов пристально вгляделся в темень ночи. Различал шарообразные заросли кустарника по берегам протоки. За кустами можно было различить контуры кузовов автомашин. Прошлой ночью, когда они пробирались протокой с Галкиным, этих машин здесь не было. Возможно, их не было видно из протоки, по которой они двигались. Грузовики, похоже, стояли фарами к воде. Из этого факта следовало, что при малейшем шуме протока будет освещена не только ракетами, но и фарами. Выходило так, что протокой двигаться более опасно, нежели берегом, об этом подумал Рябов.

— Слышь, Ахметов, — зашептал Денис товарищу. — Фрицы теперь к протоке глазами приклеились, это точно. В грузовиках, наверно, тоже дежурные сидят. Давай берегом пробираться, под этими машинами пролезем.

До пулеметчиков оставалось метров пятьдесят. Об этом Рябов говорил Ахметову еще перед вылазкой. Рябов хорошо запомнил пулеметные гнезда, когда пробирался с Колосовым протокой. В ту ночь тоже не было луны, но и облаков не было, не было такой густой темени.

— Лыжи, мешки надо взять, э, — напомнил Ахметов.

Они разошлись, юркнули под мост, забрали вещи. Присели на настил. Обулись.

— Готов, да. — шепнул Ахметов Рябову.

— Начинать тебе, — напомнил Рябов.

За мостом протока расширялась. Там не различить друг друга, сигнала не подать. Ахметов парень шустрый, но ему еще надо определиться, ему действовать на ощупь, а Рябову по памяти. Поэтому так и договаривались. Как только Ахметов дотянется до пулеметчиков, осмотрится, тогда и задавит их гранатами. Взрыв первой гранаты послужит сигналом для Рябова. Тогда и он уничтожит пулеметную точку на своем берегу. Потом они обстреляют оба берега из немецких автоматов, что подобрали у часовых, отойдут в болото.

— Ты это… Не зарывайся, — посоветовал Рябов. — Как на лыжи встанешь, вправо уходи. До рассвета мы далеко будем.

— Понял, — ответно шепнул Ахметов, и они разошлись.

Ночь дышала живым. Кто-то двигался в темноте, слышалось шуршание ног о траву. Кто-то настраивал приемник. То музыка вдруг прорвется, то слова на непонятном языке.