Право на жизнь

А потом Сара почувствовала вес мужчины, жесткость его тела, прохладный ночной воздух сквозь тонкое хлопковое платье и ее собственный несвежий запах, исходящий от нее – все, как в круговороте. Когда они несли и тащили его тело через лужайку, роса оседала на ее лодыжках. Позади нее виднелся дом. Несли его сквозь вечнозеленые деревья и заросли кустарника к четырехфутовой[13] яме в земле и бросили его туда. В ее руки сунули лопату, которой она могла бы разбить им черепа, если бы не бейсбольная бита, которую он держал, стуча той по ноге. Волдыри, горячие и болезненные на большом и указательном пальцах вздулись в мгновение ока, как только она стала загребать яму. Звук земли, падающей сначала на черный пластик, а затем более мягко на саму себя, запах сырой тяжелой почвы, плесени и гнили, казалось, обволакивал ее, и она думала:

Я хороню себя здесь, это я, это я хороню себя.

Это я.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Глава 12

10 июня 1998 года

11:45 вечера.

Они снова поместили ее голову в короб. Все тот же удушливый воздух. Тишина.

Она была одна уже, наверное, несколько часов. Ее живот был прижат к поперечной балке крестовины, ноги широко расставлены, а руки находились по центру крестовины для обеспечения кровообращения. Казалось, что она обнимает эту штуку.

Не наказание, - сказал он, - просто в целях предотвращения побега.

Они собирались пойти в кино. Поесть пиццу. Им нужно было ненадолго выйти из дома. Как будто это была самая обычная вещь в мире - просто оставить ее здесь.

На следующий день после того, как она похоронила человека.

На следующий день после того, как они убили его.

Перед уходом он просунул ей между ног подстилку, и она только что помочилась, не в силах в глубокой удушливой тишине бокса даже понять, попала она в цель или нет, зная только, что часть мочи стекала по ее ноге, оставляя желтый потек с неприятным запахом, след ее собственного отвращения к себе, и не могла сделать ничего, чтобы остановить ни это новое унижение, ни любое другое. Для нее было удивительно, как человек может стать таким беспомощным за несколько дней. Даже не дней. За мгновения.

Их лица преследовали ее, населяя темноту внутри коробки, как бледные мерцающие голограммы. На лице женщины не было никаких чувств, никаких человеческих эмоций, словно для нее все это было лишь пустяком. Рутиной. Еще один день из жизни. Его лицо нервное и тревожное - на нем читались похоть, жадность, власть.

Сара написала письма, которые он ей продиктовал, но была уверена, что они не обманут никого, кто действительно знал ее. Почерк был ее, но стиль письма показывал, что мысли шли вовсе не из ее головы. Сдержанный, формальный. Это выдавало его. Это никого не убедит в том, что она здесь по собственной воле, и уж тем более не убедит в том, что она соучастница убийства.

Я полона неуверенности и сомнений. Жизнь ребенка - это святое, не так ли? Как я осмелилась сделать этот шаг?

В чем твоя проблема? - подумала она, - кем бы ты, черт возьми, ни был. Почему это так чертовски важно для тебя? Что случилось? Мама никогда не кормила тебя грудью?

Женщина, Кэт, была просто в курсе всего происходящего. Казалось очевидным, что все это было не ее идеей. Но это не имело значения. Ведь было также очевидно, что она продолжит играть свою роль во всем этом. Но Сара знала, что безумие исходит от него. Если существовала Организация, то именно он вступил в нее, именно он решил схватить ее, именно он придумал пытки и унижения. Женщина была всего лишь последователем.

Сара задумалась, насколько добровольным последователем. Есть ли у нее слабые стороны? Что-нибудь, чем она могла бы воспользоваться? Она сомневалась в этом, но тем не менее собиралась следить за ней.

Следить. Вот это неудачная шутка, - подумала она.

Она не видела ничего, кроме темноты и образов в своей голове, с тех пор как накануне вечером записала их имена в свою записную книжку. Они завязали ей глаза, снова раздели и привели сюда, чтобы поместить на всю ночь в Длинный ящик, в гроб. Потом подняли ее, привязали голой к стулу, который, как она впервые сегодня поняла, был привинчен к полу, и накормили бутербродом с арахисовым маслом. Накормив, подвесил, подвесили к крестовине на то время, которое им понадобится, чтобы посмотреть свой фильм и съесть свою чертову пиццу.

Сколько бы им не понадобилось.

Ее дыхание пахло несвежим и кислым молоком внутри коробки. Дыхание старого человека.

Она старела здесь.

Ребенок все еще рос внутри нее.

Прекрасная девочка. Та, которую она хотела убить.