Право быть

Я всего лишь умру. И воскресну. Не через год и не через столетие, но воскресну обязательно, потому что чем кровопролитнее и многочисленнее будут войны, тем больше Силы вычерпают маги враждующих сторон из Гобелена и тем больнее будет становиться драконам, плоть которых раздёргивают по ниточке. Они призовут меня снова, даже если сейчас не допускают подобной мысли. Я вернусь, и в их интересах будет вырастить меня нового лучше, чем прежнего. На губы так и просится улыбка... И в этот раз, может быть, единственный за все прошедшие годы, она будет по-настоящему счастливой. Безмятежно-счастливой.

Тихо. Покойно. Никаких волнений. Никаких тревог. Есть только раннее утро, прячущееся за частоколом соснового леса, есть размеренное дыхание, есть... Любовь. Да, она всё ещё есть и никуда не уходит.

Я люблю этот мир, люблю так сильно, что спешу уйти, избавив его от моих разрушительных капризов. Спешу уйти, чтобы начать новый путь, добрее, мудрее и светлее заканчивающегося. Да, мне не суждено будет вновь встретиться со старыми знакомыми, но зато я смогу увидеть их детей, внуков или правнуков. Увидеть, чтобы удивиться и восхититься постоянством природы, сохраняющей в потомстве то, что составляет суть его предков.

Я люблю. Я всё-таки получил драгоценный дар, хотя не надеялся и не мечтал. Наверное, им стоит гордиться, ведь моим предшественникам повезло куда меньше. Шеррит, мне страшно дотрагиваться до тебя, страшно даже протянуть руку навстречу, но ты существуешь, и это самое большое чудо мира! Ты есть. Ты думаешь обо мне, пусть с ненавистью или сожалением, но думаешь, я чувствую. Может быть, моя смерть избавит тебя от боли. А может быть, принесёт новую, если ты всё же хотела... Если всё же верила.

Наверное, именно такое состояние называется счастьем, когда вдруг осознаешь всё, чего достиг и добился, оцениваешь свои заслуги, гордишься собой, но, самое главное, понимаешь, что легко отпустишь всю выловленную рыбу обратно в прозрачные струи реки времени. Ведь ты — не единственный рыболов мира, а значит, кому-то другому тоже нужно испытать...

Нужно почувствовать...

Вершину. Горный пик, вознёсшийся туда, где все цвета сливаются воедино. Высоту. После неё может быть только спуск или падение, но, пока я здесь, хочется раскрыть объятия всему миру. Хочется потянуться, распахнуть грудь настежь, хочется...

— Делай то, зачем тебя позвали. Но только каплю, слышишь?

Кто это сказал? Вернее, кто с неимоверным трудом выдохнул эти слова в моховой ковёр? Вон то белое пятно? Ворох причудливо сложенной ткани?

Что-то коснулось моего тела. Вскарабкалось по руке на плечо. Мягкая шёрстка нежно щекотнула шею. Учащённое дыхание толкнулось в ухо. Милый зверёк... Только кусачий. Но это не страшно, пусть укусит, может быть, так он выражает своё удовольствие, ведь кошки, когда их гладишь, выпускают когти на полную длину, блаженно впиваясь в колени, на которых лежат...

— Нямненько!

Прямо в ухо, и сколько радости... Нет, не радости. Чего-то другого. Чего-то неприятного и, может быть, даже... Опасного?

— Вкусненько!

Зверёк делает круг по моим плечам, коготками царапая кожу даже под рубашкой, и я на мгновение встречаюсь с ним взглядом. Пушистая мордочка, расплывшаяся в довольной улыбке. Или, вернее будет сказать, оскале? Желтовато-белые, полупрозрачные, как янтарь, клыки. Пахнет солью. Ну да, верно, древнюю смолу всегда находят на берегу моря.

Ещё одна янтарная вспышка, но чуть повыше и намного ярче. Глаза? Точно, глаза. А в них... Обещание вечного блаженного покоя и неги. Настолько искреннее обещание, что...

Нет уж, второго такого раза мне не надо. А ну, пошёл прочь со своими посулами!

Мордочка исчезает из виду, клык, метящий мне в шею, добирается до кожи, чтобы...

— Айййййй!

— Что за крики?

— Мои зубики... Мои чудесные зубики...

— Да что стряслось?

— Они слома-а-ались!

Хнычущий зверёк кубарем скатывается с меня и вдох спустя уже сворачивается клубком на плечах эльфа, зарываясь мордочкой в собственную шерсть. Женщина, пошатываясь, поднимается со мха, усыпанного сосновой хвоей, и впервые за вcё время нашего знакомства я с каким-то странным удовлетворением отмечаю, что одежды моей тюремщицы потеряли девственную белизну, покрывшись у подола узором из высохших иголок.

— Я предупреждала, чтобы ты не переусердствовал.

Га-ар обиженно хрюкнул, продолжая баюкать нежданные увечья, но до его бед не было дела никому из находящихся на поляне.

— Каков результат?

В ответ раздалось лишь невнятное и недовольное бормотание.

— Только не хнычь, что одной капли тебе было недостаточно, иначе расскажу всем и вся, что ты растратил своё мастерство, и более никто и никогда не позовёт тебя, чтобы...

Разочарованная мордочка приподнялась над нервно подрагивающим хвостом и пробурчала:

— Хватит пугать. Пуганые мы.

Впрочем, попытка огрызнуться привела только к большей холодности в голосе, задающем вопрос:

— Итак?

Зверёк всё же выдержал паузу, чтобы позлить свою нанимательницу. А может быть, ноющая боль от сломанных зубов и в самом деле была слишком ощутима, чтобы не обращать на неё внимания.

— У него вкусная кровь.