Правильный выбор

Я сестре рассказала, да не все. Не могла я сказать ей, что если к Талмуде придут, то найдут компромат. И какой? И не с нашим конкурсом красоты связанным, а с теми конкурсами, о которых она нам подробные давала объяснения и фотки показывала. Так, что если ее не предупредить, завтра ее не только из школы попрут, но и за распространение и так далее. И точно, притянут к ответственности и, наверное, посадят! Так я почему–то решила. А может во мне уже проснулась ответственность за нее, за себя и того, что было с нами, но не произошло до конца?

Кое, как, отпросилась у сестры и сказала, что бы она меня прикрыла. Я к Талмуде уйду, обратно не приду, от нее уже в школу. А маме пусть скажет, что я дежурная и очень рано ушла. Рисковала, конечно! Но ведь, надо же, прикрыть, мою подругу! А может и не подругу, а друга. Нет, говорю себе, не друг она, и не подруга, а вот кто? Кого я иду прикрывать? Ее?

Иду и все ответить себе не могу на свои вопросы. Ведь Талмуда, это одно, а Катька, Катюшка, такая, нежная и доверчивая, это уже для меня совсем другой человек! И при мысли о том, что я опять сейчас с ней окажусь и спасу ее от поругания и унижения, я припустила еще быстрее, тем более, что за мной два каких–то парня, как мне показалось, увязались. Ведь и в самом–то деле поздно, первый час ночи и темно. Так что мне теперь ноги надо в руки и быстрее к ней.

И я срываюсь и бегу, почти на одном дыхании. Слышу только за собой, топот их ног и матюги в мой адрес.

От испуга я все никак не могу в калитку ее попасть. Ищу ручку, шарю ладонью по двери, а они уже видят, куда я проскочила, и подбегают, запыхавшись. Я, дрожащей рукой по двери веду, стараясь ручку нащупать. Хоть бы дверь была не закрыта! Молюсь!

А один уже, вида разгильдяйского, шагнул ближе и уже почти рядом, несет от него перегаром и говорит.

— Ну, ты, чего? Чего убегаешь?

— Ничего. — Говорю, а у самой голос дрожит. — Живу я здеся.

Почему–то так не правильно, от страха видно, говорю им. А он.

— Здеся, тута? Так тут не говорят! Так, что ты не здеся живешь, поэтому с нами пойдешь, мы тебя пристроим куда надо.

А второй, который еще больше, чем этот, но тоже выпивший. Полез в карман и достает что–то, что блеснуло в руке.

— Ну, вот, что Ципа! Жить хочешь, не пищи. А то больно тебе станет и в глазах потемнеет. Ночки–то у нас темные, а ты? Здеся, да тута! Идем с нами и тихо!

Уже за руку пытается взять, а я.

— Никуда не пойду, а то…

— А то, что? В милицию жаловаться станешь? — И противно так, без страха какого–то, что разбудят и себя выдадут, заржали громко оба, противно.

Почувствовали себя хозяевами, на улице и ночью, да видимо рано.

Внезапно из–за калитки, от чего я даже вздрогнула, рявкнул Баркас, а потом еще и еще и я, цепляясь за этот лай, кричу, как мне кажется, громко.

— Катя! Катя!!!

А они уже вдвоем пытаются меня оттянуть от калитки, потому, что я нащупала ручку калитки, наконец–то, вцепилась в нее, крутанула и толкнула.

Калитка распахивается, от меня, во двор, а оттуда, большим, серым шаром, вылетает Баркас. Надо сказать, что он песик не маленький и голосок у него, дай бог каждому псу. Вылетает, чуть не сшибает меня и на того, что рядом со мной, кто за руку схватил.

— Гав, гав! Рык, рык! — Но это не тявканье шавки дворовой, а рык. Рык грозный и следом Баркас бросается прямо, как мне кажется, на меня. Я от страха, и откуда силы нашлись, выдернула свою руку и быстро шагаю в открытую калитку, как в спасительный блиндаж, будто солдат при обстреле. Да видно, с перепуга, забыла я, что там сначала три ступеньки вниз идут, во двор.

И потому. Раз! Нога не находит опоры. И валюсь куда–то, а потом удар! Стук!

И в голове. — Все, конец мне!

А потом, только тупой, словно и не по голове моей приходится удар, а куда–то по

ушам. Бум! И все!

Ничего потом не помню. Черно и только слышу, уплывающий куда–то надрывный

и словно затихающий лай и отчаянный крик, Катюшки.

— Танечка…а…а!

Катька, которую, так и не признали

Очнулась в постели. Сразу же сообразила где я.

— Катя, Катюша. — Ели слышно, не говорю, а словно шепчу.

— Здесь я, здесь, родная. Ну, слава Богу, очухалась! Что болит? Голова? Я тебе повязку сделала, ты до крови голову свою разбила и если бы не стул, что на пороге стоял, ты бы с размаху и…

— Голова. В голове тяжело и болит сильно.

А потом я спохватываюсь и ей.

— Где они, ты их прогнала? Они тебе ничего не сделали плохого?

Катька мотает головой отрицательно. И тут я встрепенулась, вспомнила.

— Катя, немедленно все прячь, убирай. Слышишь? Предала нас Машка. Все рассказала ехидина и еще сказала, что это ты. Ты все затеяла.

— Вот, гадина! Что она еще разболтала? Не знаешь?

И я ей о том, что услышала от Нади нашей старосты. Катьку так все возмутило, что она в сердцах.

— Ну, попадись ты мне, проститутка! Я тебе выверну на изнанку… — И так далее.

— Так ты, что же специально ко мне пошла и не побоялась, что бы предупредить?

Из–за меня натерпелась страхов и пострадала? Вот же ты, какая смелая! Ты, что же и вправду ко мне так относишься и тебе не все равно?