Правильные глаголы. Как мыслить и действовать, чтобы выжить в этом мире

Например, человек на исповеди регулярно перечисляет то, чего у него нет. «Нет терпения», «нет смирения» и так далее. Ловлю себя на мысли: может ли быть такое время, когда ты (я, она, они) сможешь сказать: «Со смирением у меня уже порядок. Только терпения еще не хватает»? Конечно, представить, что время для такой фразы наступит, никто из нас не может. Недостаточность терпения, молитвенной собранности, того самого смирения, которое у всех на устах, но, кажется, никто толком не понимает, что это такое… Отсутствие всех этих добродетелей представляется в виде некоей вечной недостаточности. И я бы убежал со страхом от человека, говорящего о себе, что он «весьма смирен».

Следовательно, рождается вопрос: так ли уж необходимо всякий раз на исповеди повторять эти священные очевидности? По умолчанию они должны быть понятны и исповедующему священнику, и пришедшему на исповедь человеку. По умолчанию вообще многое понятно. А если пришел на исповедь не в первый раз к одному и тому же батюшке, то тем более. Стоит ли, например, женщине, которой за 50, объяснять знакомому священнику, что ей не 19? Вряд ли. Разве что по принципу «а поговорить?».

Так, может, за скобками оставлять временами некоторые очевидные вещи, включая понятную и неизбежную нехватку у всех нас вышеупомянутых добродетелей?

Я просто спрашиваю и ничего не утверждаю.

Покаянные речи мирянина не должны отличаться избытком аскетических терминов: «полное послушание», «сведение ума в сердце», «непрестанный плач о грехах». Есть люди, в устах которых эти слова полны смысла. Но есть люди, которым слова эти произносить нельзя, поскольку ни смысла, ни цены, ни вкуса их они еще не знают. И когда человек говорит, что он «на молитве рассеивается», а «вера у него не огненная», и «сомнения посещают», то все это уместно время от времени, но никак не всякий раз, как затверженное наизусть стихотворение. Тогда лучше просто сказать: каюсь, что я не ангел.

У светлых ангелов вера огненная, молитва нерассеянная, уныния в помине нет, мирского страха и малодушия тоже. Нет усталости. А у меня все это есть. И еще кое-что есть. То есть я хочу быть как ангел, но у меня совсем не выходит. Даже ни капельки. В этом и каюсь. Да что там «каюсь»! От этого разрыва между желанием и действительностью можно впасть в уныние или отчаяться. Хочу жить на небе, а ползаю в грязи, и конца не видно этому болезненному разрыву. Из этого страдания рождается много проблем и, как результат, много отпадших душ.

Вот почему отцы сказали: если увидишь новоначального, который возносится на небо, дерни его за ноги. И вот почему так важно соизмерять (при помощи мудрого совета со стороны и собственного рассуждения) степень личного духовного здоровья с мерой поднятых на плечи подвигов. Непомерный духовный труд способен поломать, покалечить человека. А там, глядишь, и подлинное уныние, и полный отказ от веры. Не дай Бог!

Кроме того, в грехах и недочетах аскетического характера нужно каяться вовсе не в первую очередь. Например, такие грехи, как «не дочитал правило», «пропустил чтение Псалтири», «съел кусок рыбы» и прочее, не имеют право приковывать к себе главное внимание кающегося человека. Люди, как одежда – молью, изъедены ложью, обидами, пустой болтовней (даже не назову ее высоким термином «празднословие»). А еще – ленью, завистью, всяческой суетой. При таком душевном настрое (а исключений мало) попытки духовных подвигов очень похожи на попытки сыграть хорошую мелодию на совершенно расстроенном инструменте. И ноты правильные (читай – аскетические рекомендации), и музыкант хорош (благодать Божия не истощается). Но все равно из-под клавиш звучит какой-то «собачий вальс». И немудрено, потому что инструмент расстроен.

Богу нужна от нас святость, а не неврозы. И принести Ему нужно не чужие слова, пусть даже очень правильные и хорошие, а собственную жизнь, как бы ни была она неказиста. А добродетель, как говорил преподобный Серафим, она «не груша, ее за раз не съешь».

Ненужные сведения

Знакомый священник делится как-то со мной своими мыслями: «Прихожу по вечерам домой, сажусь привычно ужинать и смотрю при этом телевизор. Это как ритуал. Смотрю вечерний итоговый выпуск новостей. А ведь каждый день что-то горит, кто-то тонет, кого-то режут, где-то теракт. Оно и понятно. Мир большой. Греха много. Кругом сложная техника. В одних автомобильных авариях сколько народу ежедневно по всему миру гибнет и калечится! Но я вдруг поймал себя на мысли, что я ем эти новости вместе с ужином. Просто поедаю котлету вместе с катастрофами, салат – вместе с пожарами или наводнениями, чай пью не с печеньем, а с информацией о бытовом насилии или очередном государственном перевороте. То есть я просто ем информацию о смерти и страданиях лично мне не известных людей. И так происходит постоянно. Мне вдруг стало не по себе».