Прайм-тайм

– Не так много мест в Катринехольме, где нацисты могли бы обосноваться, никому не мозоля глаза, – сказала Анника, размышляя вслух. – Я бы назвала Неверторп, не будь там так много иммигрантов, – вряд ли они чувствовали бы себя уютно в такой компании. Опять же тамошние жильцы наверняка попортили бы им нервы. Так что скорее, пожалуй, это где-то в Эстере, правильно?

– Я не знаю местных названий частей города.

– Эстер находится в той стороне, где больница, там хватает грязных подвальных помещений и странных магазинчиков с видеопродукцией. Мне удалось разоблачить пор-нобутик в тех краях, когда я работала редактором местной газеты. Я права?

Он дал ей адрес.

– Это в Эстере, – сказала Анника и широко улыбнулась. – Спасибо.

Закончила разговор, снова почувствовала запах мочи и сырого бетона, вспомнила, как разочаровала Андерса Шюмана.

Ей очень захотелось что-то сделать для него.

Шеф редакции, казалось, разом забыл все приличные слова, одни ругательства теснились у него в голове. Надо же так просчитаться!

24 июля, через четыре дня после обнародования отчета. Торстенссон подождал, черт побери, не стал жульничать. Шюман мысленно не стеснялся в выражениях, пытаясь найти объяснение такому поведению главного редактора.

Он был слишком глупым, чтобы понять, о чем говорилось на правлении.

Или слишком тупым, чтобы использовать полученную там информацию для инсайдерской сделки.

Слишком трусливым, чтобы рискнуть.

Слишком лояльным, чтобы обманывать.

Слишком порядочным, пожалуй, чтобы совершить преступление.

Неизбежный вывод, вытекавший из полученного сообщения, на короткое время выбил Шюмана из колеи, заставил нервно бродить по комнате, пытаясь оценить для себя последствия услышанного. Что он, собственно, успел сделать? Какие силы привел в движение и как далеко зашел? Остался ли у него какой-то иной выход, кроме как уйти в отставку?

Он окинул взглядом редакцию сквозь стеклянную стену, медленно идущий ко дну корабль, которому требовалась помощь, дозаправка, а также избавиться от балласта, чтобы удержаться на плаву. Торстенссон не годился на роль капитана в такой ситуации, или он сам глубоко ошибался в своей оценке? Провоцировать главного редактора было непростительной ошибкой, о боже, сейчас он со всей силой осознал, как много поставил на свою взрывоопасную папку. Сам ведь не имел никаких других козырей, власти над редакцией, задания правления, только злобу, и мог использовать лишь одно оружие: гласность. А после разговора с Анникой Бенгтзон лишился и боеприпасов к нему, фактически остался с голыми руками, в нокдауне.

Он крепко сжал кулаки, видел, как Спикен говорит по телефону на месте шефа новостей – ноги на письменном столе, пачка сигарет в руке.

«Почему я так завелся? – подумал Шюман. – Кто заставляет меня лезть в это дело, пусть все катится в преисподнюю, это же, собственно, не моя проблема, я же могу снова пристроиться на телевидении, войти в разные правления, сделать ставку на информационные технологии».

Ему сразу стало легче, спина расслабилась под рубашкой.

Вот и все. Хватит. Он не останется здесь. Больше ни дня под Торстенссоном, больше ни дня разочарований и неприязни. У него не было причин откладывать.

Шюман вернулся к своему стулу, тяжело дыша. Пот струился у него по лбу, руки дрожали. Он достал свой личный контракт, прочитал параграфы шесть и семь. Мог закончить сегодня, отправиться восвояси и больше не возвращаться, просто заявить, что собирается начать новое дело и конкурировать с ними, они выбросили бы его на улицу и заперли дверь, его время в «Квельспрессен» осталось бы позади, лишь коротким отрезком биографии. Ему стало интересно, что они сказали бы о нем, в каких эпитетах описывали его самого и его деяния.

Вспыльчивый. Раздражительный. Надменный. Пожалуй, некомпетентный. Определенно некомпетентный, ранее они любили поучать его газетным терминам. Не умеет делиться полномочиями, окружил себя фаворитами вроде Бенгтзон…

Когда зазвонил телефон, Шюман подскочил на стуле от неожиданности.

– Послушай, – сказала Анника Бенгтзон. – Я тут додумалась кое до чего. По данным ЦЦБ, акции поменяли владельца 24 июля.

Абсолютная тишина воцарилась в комнате. Шюман расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, распахнул ворот.

– Ты говорила это, – буркнул он, положив руку на лоб.

– Поэтому я позвонила одному парню, с которым встречалась там сегодня утром, и проверила мою догадку, и он подтвердил ее.

Она замолчала, вместо ее голоса он услышал треск и шорохи в трубке, грохот автомобиля.

– Что? – с трудом выдавил он из себя.

– В ЦЦБ уходит три дня на регистрацию изменения владельца.

Шюман сник, призвал на помощь все силы, чтобы не распластаться на письменном столе.

– Все равно не годится, – промямлил он. – Это дает нам 21-е число.

– Три рабочих дня, – уточнила Анника Бенгтзон. – 24 июля был понедельник. Сама продажа имела место в среду на предыдущей неделе.

Время остановилось, тишина распространилась на весь мир, эхом отдалась в его голове. Андерс Шюман поднял взгляд, посмотрел в сторону редакции:

– А, значит…