Прайм-тайм

– А ты не считал, как много статей с подобным содержанием сам написал? – спросил Шюман.

Репортер остановился перед дверью, приоткрыл ее немного, заколебался.

Потом резко повернулся.

– Только чтобы ты знал, – сказал он и посмотрел на шефа редакции. – Я видел Барбару около автобуса перед тремя часами утра. Вполне возможно, она убила Мишель. Мне рассказать об этом тоже?

– Твои порноснимки никогда больше не должны оказаться около газетных компьютеров, – сказал Шюман.

Карл Веннерген вышел, тихо закрыл за собой дверь и удалился к людскому морю у места шефа новостей.

А Андерс Шюман взял свои мокрые носки и под столом с помощью конторских ножниц превратил их в кучу мелких обрезков ткани.

Первой мыслью Анники, когда она увидела детей, стоявших в дверях, стало, что их лица говорили сами за себя. Во всяком случае, судя по округлившимся глазам, Калле переполняла радость новой встречи, тогда как годовалая Эллен чувствовала себя обманутой. Их тела были теплыми, твердыми и мягкими одновременно, а запахи – резкими. Она качала их обоих, сидя на полу в прихожей с мокрыми от слез глазами.

– Ты не могла бы помочь мне с вещами?

Голос Томаса был строгий и усталый.

Анника сразу же отпустила сына и дочь, поспешила к лифту и перетащила в квартиру рюкзаки, пляжные принадлежности, детскую коляску, спальные мешки, одеяла.

– Еда готова, хотя, пожалуй, немного остыла, – сообщила она, закрыла дверь и еще долго находилась во власти радостного возбуждения, охватившего ее, когда они наконец появились. Ведь малыши вернулись, муж приехал домой, и жизнь вернулась в прежнюю колею.

Ужин получился скомканным, поскольку дети сильно устали и капризничали, Томас избегал взглядов Анники. Пока она укладывала измученную парочку в постель, он устроился на диване смотреть какой-то долгоиграющий фильм. Уложив детей, она села рядом с ним, близко, но все равно далеко.

Только когда они лежали в кровати, оба на спине, с взглядом, устремленным в потолок, Анника смогла заговорить.

– Как все прошло? – спросила она.

Томас с шумом сглотнул.

– Всех интересовало, почему тебя не было с нами.

– Как отреагировала твоя мама?

– Она не самый плохой человек на земле, – сказал Томас. – Принимает Сверкера целиком и полностью, разговаривает с ним, словно со своим зятем, а это же очень хорошо. Люди вокруг них шушукаются, но она всегда высоко держит голову.

Анника почувствовала, как слезы подступают к горлу, постаралась сдержать их.

– Я знаю, – прошептала она. – Неужели тебе трудно понять, что от этого все еще хуже? Дело не в каком-то чванстве или предрассудках, она просто не принимает меня. Представляешь, каково это?

Слезы вырвались на свободу, потекли по щекам.

– Она просто переживает, – сказал Томас, не глядя на нее. – Элеонора ведь стала для нее дочерью, которую ей так и не удалось получить, они по-прежнему разговаривают по телефону несколько раз в неделю. Но их контакты не имеют никакого отношения к тебе, пусть все так и остается.

– Она сожалеет, что ты живешь со мной, – сказала Анника тихо, все еще таращась в потолок.

Томас фыркнул:

– Что за ерунда? У нее всего лишь другие взгляды на жизнь, по ее мнению, лучше жить на вилле, чем в квартире, главные экономисты коммун важнее исследователей в области социальных пособий, и директора банков гламурнее, чем репортеры вечерних газет. Ну и пусть она так считает. Мы ведь живем в свободной стране.

Томас повернулся на бок, спиной к ней. Анника уставилась на его плечи, плакала беззвучно, слезы текли по щекам.

– Я хочу, чтобы мы сочетались браком, – прошептала она.

Томас не ответил.

– В церкви, – продолжила она, – и я была бы в белом платье, и дети бы тоже участвовали в церемонии…

Одним движением он сбросил с себя одеяло, встал с кровати, его спина тускло поблескивала в свете июньской ночи, оставил ее, обиженную и томимую страстью, среди постельного белья.

– Томас! Милый!

Ее тихий голос громом прозвучал в тишине, но она так и не получила ответа. Тогда стащила с себя влажную ночную рубашку, пошла вслед за ним в темноту, увидела, как в кухне зажегся свет. Встала в дверном проеме, нагая и дрожащая.

– Тебя видно в окно, – сказал Томас, одетый в махровый халат, он сидел за столом с газетой.

– Почему ты не хочешь жениться на мне?

Он поднял на нее глаза, окинул пустым взглядом:

– Я уже был женат однажды. Поверь мне, нет никакой разницы.

– Но не для меня.

– Почему? – спросил он, отъехал вместе со стулом назад от стола. – Хочешь, чтобы твоя свадебная фотография оказалась в «Катринехольмс-Курирен»?

Анника не двинулась с места, зажмурилась, словно получила пощечину.

– Я сделаю все для тебя, – сказала она с мольбой в голосе.

Томас поднялся, подошел к ней, с взглядом одновременно холодным как лед и обжигающим словно пламя. Она отпрянула, увидела другую картинку, другое лицо перед собой, услышала свой собственный голос, эхом отдавшийся в ушах. «Я сделаю все для тебя». Боже праведный, она уже говорила это раньше, произносила те же самые слова, и тогда увидела перед собой такое же лицо, обжигающие холодом глаза.

– Ты хочешь золотое кольцо? Без проблем, завтра же его купим.