Прайд. Кольцо призрака

Ирина моргнула. Ей показалось, ресницы стукнули, как деревянные.

– Осторожно, спинка! – заботливо подскочил Николай Андреевич, – Говорил же вам, ненадежна. Заметил я, женщин обычно привлекает прочность, основательность, надежность. Но вы у нас нестандартная женщина, Ирочка. Редкое в вас обаяние.

Ирина, болезненно хмуря брови, стараясь понять истинный, скрытый смысл его слов, молча опять подняла на него глаза.

– Все. В Индию ничего нет. Индия кончилась, – хрипло, с раздражением кричала в трубку Таня. – Осталась Дания. Там прохладно.

Ветерок прошелся по кабинету, шевеля листки бумаги на столе.

– Ухожу, ухожу! До свидания, – отступая, проговорил Николай Андреевич. – Гитарной струной задушить! Чувствуется настоящая ненависть. А вы отдохните, Ириночка. Пятое июля, пятое июля… Вы без напряга, спокойненько вспомните. Может, кто-то вас видел в этот день, подтвердит. Такой пустяк. Мы живем в тесном мире. Что Дания, что Таиланд – в наше время все рядом. Уверен, что вас видели подруги, знакомые. А уж кто-то особенно близкий непременно вспомнит. Уверен…

Павел поднялся с кровати и, не одеваясь, прошел в душ. Ирина посмотрела ему в спину, мельком взглянула на гитару в углу. Потом нашла на полу пульт, включила телевизор. … Правительства всех уровней… совещания и заседания. На телевизионной картинке лица всех чиновников выражали озабоченность, и все они старательно хмурили брови. Она не могла понять смысла того, что они говорили, кроме того, что населению предлагалось собирать пакеты с молоком и другие продукты в помощь погорельцам. «Это логично», – подумала Ирина: – «Единственное, что сейчас не портится, это искусственное молоко». Она подошла к холодильнику, приложила холодный белый пакет порошкового молока к лицу и долго оцепенело сидела у открытой дверцы холодильника, пока опять не зазвонил телефон.

Ирина оглянулась на дверь душа. Павел не торопился выходить, наслаждался короткой прохладой. Ирина подняла трубку. Опять чужой разговор:

– Люди ищут последовательности в происходящих событиях, какого-нибудь порядка. Полоса удач, полоса неудач. «О! Это произошло не случайно», – говорят люди. Человек уверенно ставит на семь, а выпадает тридцать три с половиной!

– Ну, Иришка, ну хотя бы из чувства простого благоразумия… – Павел вышел из душа, подошел к ней, руки положил на плечи, помог ей встать, коснулся лбом лба, откинулся назад: – После того, как у тебя побывал твой новый гость. Из органов. Кстати, я сам догадался, ты мне даже не соизволила перезвонить. Ну, не важно, не важно. Котенок… Уверен, ты сама отлично все понимаешь.

– Что понимаю? – почему-то виновато переспросила Ирина.

– Неужели не ясно? – В глазах его жестко блеснуло нетерпение, досада. – У меня на завершении крупнейшая сделка в моей жизни. Эти япошки… Если что не так, любая мелочь – всё сорвется. Они уйдут со сделки. А желающих и без меня достаточно. А здесь вдруг какая-то уголовщина. Просто какое-то время нам лучше не видеться. Скажем, месяц, два. Ну, сейчас я не могу сказать точно. Пока сделка не закроется. Придется потерпеть. Думаешь, мне будет легко? И… почему ты пришла без звонка?

– Я звонила. Ты был недоступен. Вот рубашку твою с дня рождения принесла. – Ирина смотрела на него с жгучей тоской, отдающей болью где-то в глубине груди, в корнях сердца.

«Такой родной. Детские тонкие волосы. Весь мой. Ходит по комнате, на меня не глядит, бросил рубашку на тахту».

– Все пятна отошли, – тихо сказала Ирина.

– Пятна! – криво усмехнулся Павел. – Выходит, мы теперь без единого пятнышка. Приятно слышать. Но вот это. Звонила Мадам. От нее я узнал кое-что новенькое. Ты, конечно, в курсе, но мне ни полслова. Оказывается, тело нашли и уже была экспертиза. Ее задушили. Как же ты могла после этого вот так просто прийти ко мне? Ты же не малое дитя. Не соображаешь, что ли? Ведь за тобой могут… – Он оглянулся по сторонам, тихо задохнувшись. – Все это потянется ко мне.

– Почему? Что потянется? Ты что? – неуверенно, слабо возразила Ирина, и он, услышав эту неуверенность, остро, пронзительно поглядел на нее. – Ты умудрилась Шурочке позвонить, про Аллу ее выспрашивала. Где она, да что, да когда. Просто так интересовалась? Или думала: Шурочка по дурости сболтнет что-нибудь?

«Вот чувствовала, не надо было Шурочке звонить. Она же все Павлику доносит. Влюблена в него по уши, как десять кошек. Что еще она наплела про мой звонок? А ведь мне надо попросить его о главном. Чтоб он подтвердил… Только как к нему сейчас подступиться? Весь на нерве».

– Ты что, котенок? Вроде хочешь мне что-то сказать, – проницательно взглянул на нее Павел. Он наклонился, взял в ладони ее лицо, повернул к себе. – Давай начистоту… Если сумеешь.

– Да нет. Ничего особенного, – растерялась Ирина. Краска смущения залила ей лицо. Слова обрели шероховатость, неуклюжую тяжесть, и она с трудом выговорила: – Просто я хотела, если тебя спросят… В общем, чтоб ты сказал: шестого июля в пятницу вечером я была у тебя.