Прайд. Кольцо призрака

– Больше ничего не подбросила старику? Кроме укропа? – блаженно и сонно улыбнулся Стефан Иванович.

– Я тебя до смерти люблю, мой львенок.

– Вот так, Ириночка, Эрос и Танатос, Любовь и Смерть под ручку ходят.

– Что ты на себя нацепила, киска? – недовольно покосилась на Ирину Мадам. Тут же пальцами провела между бровями, разглаживая, не давая застояться набежавшей морщинке. – В такую жару надо носить тигров. Они тебе идут и все, что надо, подчеркивают.

– А что вы сейчас пишете? – спросила Ирина.

– Вечный жанр, – с хлюпающим звуком втянув в себя мясо из панциря креветки, сказал Стефан Иванович. – В сущности, Софокл и его Эдип. Типичнейший детектив. Сначала убивает отца, потом женится на матери. Как разворачивается сюжет, а? Тайные интриги, заговоры, козни. Пророчества, но в каждом загадка, недоговоренность. И, наконец, кровь. Нет, греки были во всем наши учителями. Смаковали интригу. Соображали, что к чему.

Мадам завороженно слушала, но вдруг выражение заботы и страдания мелькнуло в ее кукольных глазах. Над розовой лысиной Стефана Ивановича низко и прицельно кружила муха, собираясь опуститься на его старый в трещинах фарфор. Мадам привстала, осторожно махнула кремовой в блесках рукой.

Стефан Иванович загрустил и опять прикусил губу от скрытой боли.

– Греческие герои и христианская мораль не так различны, как кажется. Страсти мучеников схожи с подвигами героев. Месть благородна в родовом обществе героев, у Эсхила. Голос Афины оправдывает обвиняемого. Тот, кто познал сущность вещей, свободен от уз земного. Даже совершив убийство, он к нему не причастен.

– Тебе креветки понравились? – Мадам расчетливо улыбнулась, оберегая чересчур свежую кожу лица. – Варила Павлику? Главное здесь, не переварить. А то будут как тряпки.

– Да, да, – беспомощно кивнула Ирина.

– Алла не звонит больше? – Мадам, чуть морщась, разламывала длинными ногтями панцири креветок и осторожно клала розовые кусочки на язык. Десны ее были обметаны чем-то белым. – Хотя чего я говорю, пропала она – и черт с ней.

– Да, говорят… – Ирину замутило от вида полной тарелки тучных креветок, посыпанных мелко накрошенной травой.

– Увидела: тут ей не обломится! – продолжала Мадам, с наслаждением обсасывая креветочную шелуху. Бережно взяла хрустальный бокал с пивом, отставив мизинец с длинным красным ногтем. Сделала несколько крупных глотков. Белая пивная пена на верхней губе как кружева. – Красивая, тут я не спорю. Я ее видела один раз, так, мельком, у Павлика на работе. Но разглядела. Красивая. И одета. Но ты! Ты умница! Ты просто из себя вылезла за этот месяц. Она вся жесткая, властная – эта Алка. А ты, Мурзик, прямо девушка из гарема. Растеклась кисельком. Мужики от этого балдеют. Особенно твой Павлик. Он же в себя влюблен до подмышек. Тут психология нужна. Нас тоже не в щепках нашли. Мы такое сможем, если захотим. Правда, киска? Ты у меня прелесть!

«Ничего не говорить, поддакивать. Делать вид, что я все понимаю. Главное, чтобы она не заметила моего страха, растерянности. Ни о чем не спрашивать. Должно же наконец все само как-то объясниться. День за днем заполнить этот месяц. И тогда я все вспомню и пойму. Надо улыбаться, говорить что-то, поддакивать, соглашаться, кивать».

– Еще подружка твоя была… – Мадам сделала крупный глоток пива. Осторожно тронула языком уголок губ, оставив пенные следы.

– Больно, девочка? – морщась от сострадания, спросил Стефан Иванович.

– Ничего, солнышко, – благодарно взглянула на него Мадам, тихо вздохнула. Оживленно повернулась к Ирине. – Глаза у нее неплохие. У подружки твоей. Заметная девка. Только слишком самонадеянна, дурища полная. С таким характером далеко не уедешь.

«Это она про Наташку, про мою Наталью», – догадалась Ирина.

– Стерва, – неожиданно резко добавила Мадам, чуть нахмурив драгоценный соболь бровей.

«Значит, Наталья тоже была. Значит, все правда. Но почему же я не помню? Все эта жара. От нее амнезия. Есть такая болезнь. Нет, я не больна».

– Ты все-таки выбирай, с кем дружить, – пренебрежительно продолжала Мадам – Сама же видишь, Павлик ее терпеть не может. Тем более. Порвать сразу, и все. Знаешь, какой хоровод у меня раньше был? Но я скоро поняла, для Стефана Ивановича не подходит. Большой писатель. А тут всякие… Вот я тебя учу, а ты, может, умнее меня во сто крат! Стеша, сырники будешь? – Мадам упруго наклонилась к старику.

– Потом, девочка, на ужин.

Мадам чуть задумалась:

– Но вечером, ты же знаешь…

Стефан Иванович посмотрел на нее с нескрываемым удовольствием.

– Молодая. Что дома сидеть? Побегай, моя львица. Я их вечером на ужин холодными съем. Не забудь только термос наполнить. Лапку, девочка моя.

Он чем-то мягким, непристойным, даже женским – тем, что было его губами, влажно припал к руке Мадам.