Позор и чистота

– Ты нарочно… – протянул Андрей обиженно, – нарочно, понимаю… Тебе противно, невыносимо видеть чистых людей! Нравственно чистых! Да, в грязи всеобщей есть такие люди, бескорыстные, талантливые, они светятся!

– Кого это мне противно видеть – Королеву Ужей? Она, по-твоему, нравственно чиста? Ой, дурила. Ну, знал я, что ты с большим приветом, но чтоб с таким… у тебя что, глаз нету? Да она, твоя Эгле, – ………………….. !

И Времин ударил Камского по лицу, опрокинув на стол бокал с красным вином и сметя на пол тарелку с приличным мясом, которое, будто оправдывая Жоржев эпитет, не выскользнуло из очерченных пределов.

Глава двенадцатая, в которой Карантина и ее жизненные планы встречают препятствие и преодолевают его

Валентина Степановна делила все взрослое человечество на две категории: на тех, кому с детьми повезло, и на тех, кому не повезло. Своих она узнавала безошибочно. Ничто не могло наполнить блеском потухшие глаза, стереть невидимую корку с губ, отлепить от лица пелену несчастья. Замечала их сразу и старалась не смотреть, не конфузить. Больные дети. Пьяные дети. Умерли. Или в тюрьме… Как-то она узнала, что в России около миллиона заключенных, и охнула в душе – а матери, а жены, а сестры! У Тамары сын сидел по третьему разу, та в сердцах говаривала «лучше б умер», но нет, это было не лучше, типун тебе на язык, сердилась Валентина, и у Тамары в самом деле вскакивали язвочки на слизистой, но не в полости рта, а, так скажем, в месте несколько противоположном. Отчего подруга ругала Валентину «ведьмой недоделанной». Действительно, проклятья Грибовой сбывались как-то причудливо. Презренный Колька Романов, которому тысячу раз было говорено шею свернуть, обварил промежность – кипящий чайник развалился в дрожащих ручонках. Председатель-жадоба, коему уверенно сулила Грибова тюрьму, попал в нее не за то, за что надо было бы, а спьяну пристрелив товарища на охоте. Три года по неосторожности, а главное – без конфискации. Вот что обидно… Однажды, когда Валентина с Тамарой красили в Луге дом заведующего ремонтной мастерской, небогатый приятный домик типа «все-своими-руками», не вызывавший никакого классового раздражения, к нему приехали дочь, зять и двое внуков, все здоровые, все весельчаки в жену заведующего, хохотушку Надю, никто не болел, не сидел, не распутничал, нормальная семья, и красить-то позвали только потому, что у заведующего рука побаливала. А так бы сами обошлись. И Тамара с Валентиной перестали между собой разговаривать, старались побыстрей закончить, и чай-водку за компанию пить не сели, так невыносим был очевидный праздничный блеск на этих лицах. Повезло! Повезло с детьми! Другого счастья Валентина не понимала. Разве может что-то еще окрылить женщину?

Карантина выбрала неудачный день для важного разговора с матерью. В этот вечер Валентина Степановна натолкнулась на сюжет в программе «ЧП». Все, что в телевизоре было не придумано обдолбанными сценаристами, а взято из жизни, желания жить не вызывало. Этот сюжет тоже. Пьяная молодая мать, брошенная сожителем, прямо в кадре отказывалась от грудного ребенка, вопя, что «нечем кормить». Рядом с ней на диване (фоном был один и тот же ковер, всегда у всех бедняков один и тот же!) сидела пьяная бабка и возражала, все-таки пытаясь ребенка удержать. На дегенеративном, тупом лице матери не читалось ничего, а бабка была когда-то похожа на человека, но от водки тоже рылом окосела. Ребенок же был обычный щекастый кукленок, но с грустными какими-то глазками. Женщина-милиционер завернула его в одеяльце, унесла из квартиры, и вот когда несли отказника по лестнице, он крупно попался в кадр с этими своими глазками… «Ах ты мать твою мать! – заорала Валентина в злобе на саму себя. – Все горе ты, что ли, хочешь на себе дура перетащить, твою мать – какую мать, когда ты сама и есть та самая мать, больно, сволочи, что вы делаете, больно, твари пропитые, беспросветные вы твари, бесстыжие…» «…ммм…» – застонала Валентина Степановна и поняла, что обычным полстаканчиком на ночь сегодня не обойтись. Подкосил ее этот кукленок отказной.

А тут и Катька выползла. Ей бы посмотреть на тварей, на нее похожих, меж-прочим – нет, она все ток-шоу, сериалы про любовь. Семечек, орехов насыплет в салатницу и глазеет оцепеневши.

– Мам, поговорить надо. Ты как, в духе или что?

– Или что, – отвечала Валентина Степановна, шинкуя капусту. Она квасила одну бочку – больше за год не употребляли, оставалось, мал расход. Мала семья – бабка да внучка малахольная без аппетита.

– Мам, я про Нику. Тут такое дело… все хочу тебе сказать, а ты смотришь зверем. Когда мы с Никой в город ездили, на концерт…

– И так Верка с дуринкой, а по концертам ее таскать, совсем рехнется. Главное, есть в кого. Дуринков, Паша – папаша твой, сплошной понос в голове, да и ты не лучше, – машинально отозвалась Валентина.