Позор и чистота

Сколько ни упражнялась Валентина Степановна в ревнивом сквернословии, сколько ни дергала внучку за руки, оттаскивая от матери подальше, Катаржина ничего этого не слышала, не понимала. Она то бросалась к дочери целовать, гладить по русым волосам дивного пепельного оттенка – никогда такого от парикмахеров не добиться! – то рвала застежки сумок, чтоб достать парижские подарки. Куртка, самое то, на бульваре Сен-Мишель, а что на распродаже и за двадцать евро, того знать никому не надо, платье, вот такие шарфы сейчас вся Европа носит, вся Европа… Красавица! Какая красавица! Только вот губочки дергаются, тик проклятый.

Да, Вероника была хороша. Среднего роста, тоненькая, с остреньким подбородком, маленькими ручками и ушками, она тихо сияла голубыми – в папашу – глазами, а еще говорят, что кареглазые в наследовании доминантны, а вот ни хрена. Как есть Снежинка, принцесса, звездочка, дочка…

– Мамочка, не плачь, пожалуйста…

Легко сказать – не плачь, когда в Карантине уже плескалось больше литра горячительных напитков. Но какая худенькая!

– А ты спроси у нее, как она ест, – зарычала Валентина. – Каждый божий день сражение! Мы же крулевы красоты, нам есть вредно, мы хотим как в журналах. Как раньше нам коммунисты головы парили, чтоб работать на их шоблу и не вякать, так теперь эти журналы парят, чтоб бабы вообще не работали, а только жопы свои охаживали с утра до вечера. По журналам живем, как нам нарисуют тощих прости-господи в лифчиках и трусиках, так мы ножик возьмем и все лишнее отрежем. Сотку картошек посадила для чужих людей – все отвергает, всю пищу человеческую. Тоже Снегурочка, немочь бледная, ни в огороде, ни по дому никакой помощи…

– Ба-бушка… Не кричи, пожалуйста.

– Даже поругаться по-человечески у нее сил нет! Говоришь-говоришь, а она только глазищами хлопает – бабушка, бабушка. Слово-то какое дурацкое – бабушка. Бушка-подушка. Посадили на каторгу дуру безотказную – одну подняла, другую теперь поднимай…

А, пусть ругается, что ей и делать еще. Старая кошелка, рабочая лошадь, судьба такая. Мы пойдем другим путем, доченька. Мы за нашу красоту теперь весь мир потребуем, весь мир и коньки в придачу!

– Ты что любишь поесть? Японскую хавку любишь? Мы поедем в город, я тебя свожу.

– Было бы для чего ехать, – отозвалась Валентина Степановна, – пожалста вам, прям на улице Ленина ваша дрянь японская. По всей стране пятая колонна понаделала травилок – жри не хочу! Чтоб все русское вытравить, что еще опосля коммунистов осталось, на три копейки ведь осталось – так и это нам выблевать надо. А то в Европу не примут нашего Колю Романова в обоссанных штанах, забракуют, беда!

«Мало говорит доченька, все хлопает глазищами. Это хорошо. Я-то идиотка, – думала Карантина, – вечно все наружу, вечно трещу, на мимические морщины работаю. А она молчунья, это пробивает…»

– Катька, хватит девку трепать, ей вставать рано – послезавтра в школу. Будет еще время пропаганду свою разводить. Н у, ты чего? Чего разревелась… Вона штукатурка твоя вся потекла – грунтуешь плохо. Да вообще на такой роже масляными красками пора писать. Живописцы хреновы, скока денег изводите. Красоту на морду навели, а… помыть забыли!

Но Катаржина рыдала в охотку, всласть, до сытости. Обнимая то брыкающуюся маму, то покорную дочку, она ощущала – редкое у безвылазно живущего на родине – чувство блаженства. Она была дома, у своих, в тепле, на родной земле, где тощие, кривенькие болотные березы цапали за душу, как никогда не сделают пальмы и кипарисы, аккуратно трансплантированные в реал из рекламных проспектов. Дочка, мама и она сама – главное звено в этой родовой цепочке, без нее ничего бы не было! – семья, святыня, красный угол…

Любой ценой? Да. Любой ценой.

Глава восьмая, подготавливающая пространство, где встретятся на радость и горе все наши герои

Андрею пришлось лететь в Петербург вместе с Камским и его личным секретарем. Секретарь этот был милейшая итальянистая цыпа в стиле Армани, киноман, блоггер и большой любитель фотографии. В блогах его знали под ником kazaroza. «Ужи» притащились раньше, на дневном поезде – Эгле не переносила самолеты. На гостинице сэкономили – отыскалась питерская «сестрица» с четырехкомнатной квартирой. Андрей вообще примечал, что связи «Ужей» отличались многообразием и разветвленностью, точно у рассеянной по лику земли неведомой диаспоры. Как только возникала проблема, кто-то из «Ужей» задумывался ненадолго и потом с радостным восклицанием: «А! У меня там есть…» – принимался звонить. Проблему снимали сразу или еще через одно звено, то есть та, к кому обратились «Ужи», тоже с репликой: «А, у меня там есть…» – находила т у, что и решала вопрос окончательно. Всегда женщины.