Поздний подарок

Ежедневные заботы убивали желания, и уже очень скоро стали они жить по разным сторонам одной избы, встречаясь только на кухне.

В комнате оказалось как-то уютно, и даже отсутствие окна не портило этого впечатления. Половички, сплетённые из разноцветных тряпичных полосочек – на полу; белые и светло-голубые, похожие на снежинки, салфетки – на столе, на трюмо с тёмным зеркалом и на старом огромном чёрно-белом, давно «слепом» телевизоре на безногой тумбочке. Над кроватью, на цветном с горным пейзажем ковре – фотографии. Чуть выше опять они – старинные с одинокими дородными женщинами и усатыми, сидячими, мужчинами (бабки и деды по обе линии), посерёдке – свои: почти с детства до свадьбы и дальше, а ниже всех – современные, какие-то несерьёзные, мелкие, всё больше цветные.

В левом от кровати углу, под потолком небольшой иконостас с потемневшим от времени и забот ликом Николая Чудотворца, обставленный с обеих сторон иконками чуть поменьше. Снизу под полочкой – висячая красивая лампадка с чуть заметным, на удивление живым, огоньком. А за лампадкой, что деда покоробило, – большие фотографии его детей: старшего, сильно похожего на Проню в юности, и младшего, наоборот, вылитая мать! Иконостас сверху задёргивался «грешной» занавеской на леске, но сейчас она была собрана в углу…

Побор'oв малодушное желание перекреститься, дед повёл взгляд дальше, знакомясь со всем, как бы впервые.

На фоне чистых, два раза в год белёных, стен – огромный, ещё хрущёвский, шифоньер с плавными углами, жёлтыми торчащими ручками и мутным зеркалом. И среди этой чистоты и серьёзности – маленькая голова жены, повязанная по ресницы белым простым платочком, её лицо, иссечённое временем.

– Ты что это, старая? – Проня склонился над кроватью, – захворала? Ты, поди, простыла, я думаю, вот и заболела. И что болит? – он приготовился слушать историю болезни.

Бабка открыла чуть красные глаза и тихо сказала:

– Ничего…

– Это как? Не чувствуешь?

– Это – ничего не болит. Просто встать не могу, слабость.

Дед, не знакомый с понятием «слабость», усмехнулся и, махнув рукой, заключил: «Заболела!»

– Я печку нал'aжу, пельменей тебе сварю и сбегаю к фельдшеру, пускай придёт тебя потрогат. И фельдшер – баба, она ваши болезни знает, не то что наши!

Бабка закрыла глаза, а он пошёл топить печь, вспоминая случай, произошедший с ним лет пять, нет, десять, назад…

… Кум его, Федор Ильич, сосед через огород, позвал его в гости просто так, от души. В процессе опробования вчерашнего самогона, после третьего полстакана, кум вспомнил, что перестелил полы в стайке у скота.

– Знаешь, – хвастал он, – сейчас пол я настелил с уклоном в пять градусов, и все отходы скотские очень легко убирать: жидкие стекают сами, а твёрдые, подтолкнул чуток лопаткой и – в канавку. Потом грузи в тележку и увози.

Проня, конечно, похвалил его, но кум настоял посмотреть. Когда зашли, его коровы как раз недавно опорожнились, и Проня, на грех в кирзачах, скользнул одной ногой и сел почти на шпагат. Между ног, в паху, что-то хрустнуло, но, разгоряченный алкоголем, он значения не придал. Однако утром встать не смог от сильной боли, вызвали фельдшерицу – тогда ещё совсем молодую дородную девушку.

Разговор Прони и врачихи потом живо пересказывал всем кум, в принципе, сам во всём и виноватый.

– И вот заплывает она, большая, как баржа, моет руки и подходит к Проне. А я смотрю на него и вижу: начал он сомневаться в правильности хода. Говорит ей: «Не надо, уходи». А она: «Почему это? Будьте любезны, уж покажите, что болит» – и стягивает с него одеяло. Проня глаза вылупил, одеяло руками держит и орёт, что у него там ничего нет, чего, мол, смотреть? Она – в непонятках: «Я врач, меня стесняться нельзя, к тому же я уже всё это видела раньше!» А он: «Вот у кого видела, у того и лечи!» Она ему: «Вот вы могли там что-то потянуть, и это повлияет на вашу половую репродуктивность». И опять одеяло тащит. А Проня от этих слов вообще ошалел! Откуда же он знал, что у него там вместо того что есть, – половая репродуктивность! Он, ажно всплакнув немного, говорит: «Если эта репродуктивность не перестанет болеть, я сам в больницу к хирургу поеду, а сейчас ослобони от греха, уйди». Она стоит и головой качает: «Зря вы так, я бы смогла вам помочь». А он с визгом в ответ: «Я со своей бабкой сорок лет живу, она и то мне уже не поможет!» Врачиха ему: «Вы что имеете в виду?» А он ей: «А вы?» Плюнула она: «Ну, и болейте!» И ушла. Вытер Проня пот с лица, выпросил у меня самогону на втирания и через неделю бегал, как конь, по деревне…

Дед, улыбаясь воспоминаниям, растопил печь, сварил штук двадцать пельменей и поставил в тарелке остывать. Вспомнил, что бабка любит пельмени с хренодером, нашёл его в пол-литровой баночке под порогом и

положил на пельмени горку. В стакан налил настоявшегося чая из душицы и понёс бабке. Поставил всё около кровати на стул и повторил:

– Ешь, я за врачом пойду.

Она открыла глаза и еле слышно ответила:

– Хорошо. Иди. Я поем…

* * *