Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

Дипломат проводил тогда в путешествиях несравнимо больше времени, нежели его современный коллега, добираясь не без риска для своей жизни до страны своего назначения, меняя перекладных и почтовых, пересаживаясь с паровоза на пароход, отдаваясь на волю то морским волнам, то распутице и бездорожью, то промокая до нитки и дрожа от холода, то изнывая от жары и жажды.

Секретарь посольства А. М. Горчаков, не ужившийся с послом Ливеном, переезжал из Англии в Италию совершенно больным — собственно, болезнь и послужила формальным поводом для того, чтобы уехать из Лондона. Многие полагали, что в Риме он не выживет — римский климат в летние месяцы, когда испаряются Пон-тийские болота, был ничуть не лучше лондонского. Но Горчаков выжил — по всей видимости, ему надо было сменить психологический климат. Из Рима летом он уезжал в Пизу и Флоренцию, здесь, в Италии, принялся за изучение греческого языка (итальянским он уже владел в совершенстве) и трактатов Н. Макиавелли и… назло всем предсказаниям выздоровел!

В дороге бывали потери. При переезде в Рим у Горчакова украли вещи, в том числе пропала навсегда золотая медаль, которой его удостоили при выпуске из Царскосельского лицея. Досадно, но не смертельно.

В Европе в начале XX столетия уже ходили поезда, а в Персии всё ещё пользовались примитивным гужевым транспортом. Допотопные повозки и телеги то двигались по горным кручам, норовя то и дело сверзиться в пропасть, то тащились по опалённым нещадным солнцем пустыням, с трудом добираясь до караван-сараев.

Не легче тогда было добраться и до Пекина.

Последуем за нашими знакомцами И. Я. Коростовцом и Ю. Я. Соловьёвым, назначенными с разницей в несколько лет вторыми секретарями миссии в Пекине (третьих секретарей и атташе тогда ещё не было). Паровозным дымом на Дальнем Востоке ещё не пахло, и до Пекина можно было добраться либо через Суэцкий канал вокруг Азии, либо через Европу, Америку и Тихий океан. Третий путь — через Сибирь — ещё не считался «дипломатически освоенным».

Иван Яковлевич Коростовец выбрал первый, более короткий, вариант — через Суэц, потом Шанхай, Тянь-цзин и оттуда — на китайской джонке с китайскими бурлаками вверх по реке до Пекина. Описания своего путешествия из Петербурга в Пекин он, к сожалению, не оставил, лаконично заметив в своих, кажется, ещё не опубликованных мемуарах, что ничего интересного в пути с ним и его семейством не произошло, и всё якобы было довольно скучно и утомительно. Иван Яковлевич конечно же лукавил или скромничал. Рассказчик он был отменный, а приключений в таком длительном путешествии у него наверняка было предостаточно. Просто он ехал в командировку в плохом настроении, и к тому же страдал бессонницей — последствия нервного заболевания, возникшего на почве более чем дурного обращения с ним в детстве отца.

Юрий Яковлевич Соловьёв, назначенный спустя несколько лет заменить в Пекинской миссии Коростовца, предпочёл второй вариант, запланировав на дорогу не менее двух месяцев. Этот срок, конечно, недотягивал до рекорда, установленного английским дипломатом Лябушером[47], но очевидно, что превышал разумные рамки допустимого, установленные Министерством иностранных дел. И немудрено: дипломат нисколько не торопился добраться до цели, а наоборот, запланировал на своём пути осмотреть Берлин, Париж, Лондон, а потом уж плыть в Китай. В кондовой царской России деспотизм как-то легко уживался с либерализмом.

При выезде из Петербурга дипломат получил в министерстве так называемую курьерскую дачу — подорожные в сумме двух тысяч золотых империалов и дипломатический паспорт. Этих денег, однако, на покрытие дорожных расходов не хватило, и разницу Соловьёв должен был покрыть из собственных средств. Наличие дипломатического паспорта освобождало его от оформления каких бы то ни было виз (льгота, которую российские дипломаты получили вновь лишь в начале XXI столетия), таким образом единственной отметкой в документах дипломата стала отметка о выезде за пределы Российской империи. Дипломатический паспорт и тогда играл роль своеобразной охранной грамоты или документа-вездехода. Такое привилегированное положение дипломатической касты сохранялось вплоть до Первой мировой войны.

Посетив Париж и Лондон, Соловьёв сел в Саутхэмптоне на пароход «Нью-Йорк». Поскольку в список пассажиров он был занесён как второй секретарь русской миссии в Пекине, его немедленно определили питаться за «дипломатический стол». Это позволило ему подучиться разговорному английскому языку, так что по прибытии в Пекин он уже довольно бойко говорил по-английски.