Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

Досуг дипломатов александро-николаевской эпохи (первой половины XIX века) определялся преимущественно их социальным статусом. Дипломатия была тогда ещё недоступна разночинным элементам и являлась уделом не просто дворянства, а исключительно богатой и знатной его прослойки, то есть так называемого высшего общества России.

В пушкинские времена такие дипломаты, как Пётр Иванович Полетика (1778–1849) и Дмитрий Петрович Северин (1792–1865), предпочитали проводить свой досуг в литературном обществе «Арзамас» — это было и модно, и престижно. Первый получил у арзамасцев кличку «Очарованный Чёлн», а второй — «Резвый Кот». О «Резвом Коте» язвительный Вигель оставил нам нелестную характеристику:

«…Это было удивительное слияние дерзости с подлостью; но надобно признаться — никогда ещё не видал я холопство, облечённое в столь щеголеватые и благородные формы».

И ещё: «…Этот ныне старый тощий кот был тогда ласков, по крайней мере, с приятелями и про них держал в запасе когти, но не выпускал их, и в самих манерах имел ещё игривость котёнка».

Северин был товарищем П. А. Вяземского (1792–1878) по иезуитскому пансиону, к нему почему-то благоволил В. А. Жуковский (1783–1852), напечатавший, по словам Вигеля, чью-то басенку под его именем, а потому двери «Арзамаса» были для него открыты.

За границей русские дворяне вели себя более свободно, если не разнузданно, нежели у себя на родине. (Впрочем, эта черта русского человека проявляется и в наши дни.) Многие, чтобы удивить Европу широтой русской натуры, пускались в разгул и пьянство, другие увлекались картами и рулеткой, «просаживая» за карточными столами целые состояния, а третьи напропалую пускались в амурные истории. Разрушались семьи, ломались судьбы, страдало дело, но тогдашнее начальство смотрело на всё это «скрозь» пальцы. Понятие о дисциплине, уважение этических и профессиональных условностей, корпоративный дух ещё только приобретались.

Сын нашего историка Н. М. Карамзина, попавший в конце 1830-х годов в легкомысленный Париж, в ответ на упрёки своей целомудренной сестры Софьи Николаевны, пишет ей о том, что его общение там для него было возможно либо в кругу «умственно опустившейся посольской молодёжи, с утра играющей в клубах, возящейся с дрянными любовницами и закосневшей в Париже, как в глуши саратовской», либо в обществе «остроумной и одарённой женщины», каковой он считал супругу русского дипломата Н. М. Смирнова, потомка петровского солдата Бухвостова, Александру Осиповну Смирнову-Россет.

О ней А. С. Пушкин оставил ироничное и двусмысленное четверостишие:

Черноокая Россети
В самовластной красоте
Все сердца пленила эти
Те, те, те и те, те, те.

Удостоили её своим вниманием и обожанием и В. А. Жуковский, по язвительному выражению современника, готовый содрать собственную кожу для изготовления тёплых галош для Александры Осиповны, дабы она не могла замочить своих ножек, и В. Туманский, и П. А. Вяземский, ценивший в ней ум и красоту, и М. Ю. Лермонтов, желавший сказать ей так много, но так и не сказавший ничего.

Судя по воспоминаниям современников, работы в посольствах и миссиях тогда было не так уж и много. Вот как описывает свой рабочий день упомянутый выше 2-й секретарь посольства в Париже и протеже Нессельроде Н. Д. Киселёв (1800–1869): «Мне нечего делать, кроме двух часов работы в день. В три я иду гулять, захожу в клуб на час времени, возвращаюсь домой в пять часов. До обеда я читаю, в одиннадцать ложусь спать». От скуки он заводит себе любовницу.

Более развитые в нравственном отношении дипломаты принимаются за изучение местного языка, истории и культуры страны пребывания, но это лишь исключения из основной массы дипломатов. П. Сухтелен, посланник в Стокгольме, узнав о том, что один дипломат, работавший в Швейцарии, от скуки нанимал себе учителя немецкого языка, сказал ему:

— Э, милый, поверьте мне, самое лучшее — взять любовницу.

Данный совет вряд ли, однако, пригодился бы для Александра Антоновича де Бальмена, русского комиссара шотландского происхождения, назначенного Александром I в состав международного комиссариата на остров Святой Елены для охраны сосланного туда Наполеона. В данном случае граф Нессельроде проявил примерную бдительность и щепетильность и запретил де Бальмену брать с собой на остров французскую любовницу — нельзя было позорить честь русской дипломатии перед высокопоставленным узником. Париж или Лондон — это другое дело, там всё можно, но на Святой Елене — ни-ни!

Скоро общество единственного на острове русского — лакея Тишки — и коллег-союзников австрийского барона Штюрмера, французского маркиза де Моншеню и английского губернатора Лоу российскому дипломату, мягко говоря, наскучило, и он решил… жениться. Выбирать на Святой Елене было не из кого, и он сделал предложение шестнадцатилетней падчерице английского губернатора Сюзанне Джонсон.