Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

Лерхенфельд, женатый на племяннице супруги известного барона Штакельберга, удостоившегося благодаря своему бездарному командованию тридцатитысячным отрядом близ станции Вафангоу в июне 1904 года клички «генерал с коровой», накануне Первой мировой войны попал в другую неприятную ситуацию. Будучи германским консулом в Ковно, он был заподозрен в шпионской деятельности и на долгое время попал в тюрьму, подвергшись одиночному заключению. Судя по всему Лерхенфельд перенёс русско-литовскую тюрьму вполне сносно, чего никак нельзя было сказать о бедном русском консуле 3. П. Поляновском, подвергшемся ответным репрессивным мерам германских властей. Он на всю жизнь остался нервнобольным человеком. Очевидно, Лерхенфельд всё-таки на самом деле был шпионом: сознание заслуженного наказания, вероятно, помогает сносить все его тяжести.

Как мы упоминали выше, методическое «освоение» Индии русской дипломатией фактически началось с учреждения в Бомбее российского генконсульства в 1899 году В описываемое нами время Восток вообще, а Индия в частности были терра инкогнита для большинства дипломатов. Об Индии на Певческом Мосту тогда знали всё ещё очень мало. Когда спустя 15 лет генконсул К. Д. Набоков сообщил в Центр, что членом английской делегации на международной конференции будет английский резидент из Сиккима (тогда протекторат Англии), то в Дальневосточном отделе МИД это сообщение размножили и разослали по заинтересованным посольствам и миссиям. Только в телеграмме уже говорилось, что членом английской делегации на этой конференции будет мистер Сиккымин.

Во время англо-русской напряжённости вокруг Тибета посол в Лондоне Бенкендорф страшно удивился, обнаружив, что Лхаса находилась на значительном удалении от российских границ, — открытие, которое несколько поколебало его убеждённость в необходимости демарша, который он готовился предпринять в отношении англичан.

Об «этнографической безграмотности» царских дипломатов свидетельствует следующий эпизод, описываемый вице-консулом в Индии Л. X. Ревелиотти. Во время своей командировки он получил известие о смерти бабушки жены и стал носить траур. Встретив японского генконсула Хирата, он рассказал ему об этом и был страшно удивлён и оскорблён, когда японец в ответ стал громко смеяться. Когда же он спросил коллегу, что тот нашёл смешного в трауре, Хирата пояснил, что у японцев принято встречать известие о смерти своих близких смехом:

— Извините, если я вас обидел.

Кстати о тибетцах. Драгоман русского генконсульства в Индии Н. 3. Бравин предоставил в помещении учреждения приют каким-то тибетцам, которые с точки зрения местных колониальных властей считались лицами неблагонадёжными. Естественно, это было грубым нарушением дипломатического статуса генконсульства, и англичане потребовали отозвать Бравина. Драгомана перевели в консульство в Абиссинии, но скоро выяснилось, что он в отместку вице-консулу Ревелиотти перевёл на себя всю частную корреспонденцию и векселя. В результате все письма, которые направлялись в генконсульство, не попадали в руки адресатам, а генконсульство два месяца сидело без денег [146].

А вот курьёзный и трагический случай одновременно.

Русским посланником в Сербии на момент убийства австрийского эрцгерцога Фердинанда в Сараеве был Н. Г. Гартвиг. До Сербии он был послом в Персии и энергично выступал за то, чтобы Россия более активно, в пику Англии, действовала на Среднем Востоке. Он заведовал также Азиатским департаментом и был русским патриотом, всем сердцем желая своему отечеству добра. Он мало способствовал умиротворению возбуждённых сербов после сараевского убийства — скорее наоборот: вопреки указаниям министра иностранных дел С. Д. Сазонова, он выступал в первых рядах местного ура-патриотического движения и налево и направо от имени России раздавал сербскому правительству необоснованные авансы. Тучный мужчина, представлявший живую карикатуру на капиталиста из броских агиток поэта Маяковского, и пыхтящий, как паровоз, наш посланник страдал одышкой. Его бесформенную фигуру часто было можно видеть на каком-нибудь курорте, куда он приезжал, чтобы сбросить лишний вес. Посол, тем не менее, обладал неиссякаемой энергией и был пламенным панславистом.

Впрочем, после сараевского покушения Гартвиг на какое-то время занял сдержанную позицию. Австрийский посол Владимир Гизль фон Гизлинген даже полагал, что русский посланник окажет положительное влияние на сербское правительство и заставит его принять условия австрийского ультиматума.

Десятого июля Н. Гартвиг неожиданно появился в резиденции своего австрийского коллеги. Фон Гизлинген только что возвратился из Вены, куда он выезжал для консультаций с министром иностранных дел Берхтольдом, и очень удивился этому визиту. Как вспоминал потом австриец, Гартвиг был чрезвычайно взволнован и сильно нервничал. Цель его визита для него так и осталась неясной.