Повседневная жизнь советской коммуналки

На диване, лицом к стене, спал мужчина, у окна сидели мальчик и девочка лет по десяти-одиннадцати, они оглянулись на дверь, поздоровались с Катей. У кухонного столика в углу комнаты, рядом с рукомойником, возилась маленькая женщина, много старше Кати, с миловидным добрым лицом. Это и была Маруся.

– А мы заждались, думали, не придете, – сказала она, вытирая руки и снимая фартук, – думали, загуляли где… Вставайте, Василий Петрович, гости пришли.

Мужчина поднялся, худой, хмурый, пригладил редкие волосы, провел ладонью по лицу, сгоняя сон. Воротничок его рубашки примялся, узел галстука был опущен.

– Пироги засохли. – Маруся сняла полотенце с лежавших на столе пирогов из ржаной муки. – Этот с соей, этот с картошкой, а тот с капустой. Тома, подай тарелки.

Девочка поставила на стол тарелки. Катя сняла жакет, достала из буфета ножи и вилки, сразу стала накрывать на стол, знала, где что лежит, видно, бывала тут не раз.

– В комнате убери! – приказала она Марусе.

– Заспались после обеда, – оправдывалась та, снимая со стульев одежду, – и ребята бумагу нарезали, подбери бумагу, Витя.

Ползая по полу, мальчик собрал обрезки бумаги.

Василий Петрович умылся под умывальником, подтянул галстук. Маруся отрезала ребятам по куску от каждого пирога и поставила на окно.

– Ешьте!

Василий Петрович разлил водку.

– С праздником!

– Под столом встретимся! – Катя посмотрела на всех, кроме Саши. Она в первый раз привела его к своим знакомым, пила здесь водку, а с ним пила только красное вино.

– Какого черноглазого себе отхватила! – весело проговорила Маруся, кивая на Сашу.

– Черноглазого и кудрявого, – усмехнулась Катя.

– В молодости волосы вьются, в старости секутся, – объявил Василий Петрович и снова взялся за бутылку. Теперь он не казался Саше хмурым, в его разговорчивости было желание поддержать знакомство. И Маруся глядела на них ласково, понимающе.

Саше было приятно Марусино покровительство, нравился этот дом на окраине, песня и гармошка за стеной.

– Что же вы не едите? – спросила Маруся.

– Ем, спасибо, вкусные пироги.

– Было бы из чего, не такие бы испекла – дрожжей и тех не достанешь. Спасибо, Василий Петрович принес.

Василий Петрович сказал что-то серьезное по поводу дрожжей.

Ребята попросили еще пирога.

Маруся снова отрезала им по куску.

– Думаете, для вас одних наготовлено?! Кончилась ваша гулянка, умывайтесь!

Она собрала их постели и понесла из комнаты, к соседке.

Дети ушли спать. Потом собрался и Василий».

Непарадная, несчастная, вызывающе коммунальная, но все-таки любовь.

Кто кого? Конфликты и криминал

«Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла. И не то что драка, а целый бой. На углу Глазовой и Боровой.

Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали.

Главная причина – народ очень уж нервный. Расстраивается по мелким пустякам. Горячится. И через это дерется грубо, как в тумане.

Оно, конечно, после гражданской войны нервы, говорят, у народа завсегда расшатываются. Может, оно и так, а только у инвалида Гаврилова от этой идеологии башка поскорее не зарастет».

Так начинается рассказ Михаила Зощенко «Нервные люди».

Конфликты были обязательной частью программы под названием «Коммунальная квартира». Не быть их в принципе не могло. Один из жителей советской коммуналки вспоминал: «Взаимоотношения между жильцами коммуналки, как правило, складывались напряженные – бытовые трудности озлобляли людей. Действительно, если иногда подолгу приходилось ждать очереди в туалет или к крану, трудно ожидать теплых взаимоотношений между соседями. В некоторых квартирах вражда носила открытый характер: то и дело вспыхивали скандалы с криками и руганью, в других – скрытый: за внешними улыбками сочился яд.

Точек соприкосновения между жильцами находилось множество: помимо туалета и крана, в коммуне шла борьба за пространство – каждый пытался захватить дополнительное место в коридоре (поставить или повесить что-нибудь), в кухне, в кладовке и т. п. Такая ситуация хорошо показана в киноминиатюре Аркадия Райкина «Волшебная сила искусства».

Журналист Лев Штерн писал: «Соседи находились, я бы сказал, в состоянии холодной войны: до открытых скандалов дело доходило редко, но напряжение постоянно ощущалось.

От дверей нашей квартиры до кухни и туалета надо было пройти по темному коридору с двумя поворотами метров 25.

Эти повороты были самыми опасными местами в квартире так как свет коридорных лампочек туда почти не проникал, и не один раз там сталкивались соседки, одна из которых несла из кухни кастрюлю с горячим супом… На антресоли жильцы сушили белье и в отличие от “Вороньей слободки” Ильфа и Петрова там никто не жил».

* * *