Повседневная жизнь советской коммуналки

Неудивительно, что в книжных магазинах появились книги совершенно нового, немыслимого ранее формата: «Кухня на плите и на примусе», «Спутник домашней хозяйки. 1000 кулинарных рецептов с указанием, как готовить на примусе» и т. д. Сам факт их появления на свет уже свидетельствовал о том, что в новых технологических условиях что-то довольно ощутимо изменилось и притом вряд ли к лучшему.

Автор одной из таких работ писал: «Питание, как известно, предназначено для поддержания нормальной деятельности нашего организма, истощающегося во время работы. Поэтому целью настоящей книги было – дать возможность иметь питательный и в то же время разнообразный стол.

Однако ввиду всё возрастающей дороговизны жизни мы, при составлении этой книги, приняли во внимание не только кулинарные, но и экономические соображения. Таким образом в наш сборник вошли рецепты кушаний наиболее дешевых и вместе с тем настолько простых, что большинство из них может быть приготовлено на примусе».

И снова этот примус – во главе коммунального угла.

* * *

Примус сделался излюбленным героем литераторов первых советских десятилетий. Алексей Толстой писал в повести «Гадюка» об одной жительнице коммунальной квартиры:

«Когда появлялась Ольга Вячеславовна, в ситцевом халатике, непричесанная и мрачная, – на кухне все замолкали, только хозяйственно, прочищенные, полные керосина и скрытой ярости, шипели примусы. От Ольги Вячеславовны исходила какая-то опасность. Один из жильцов сказал про нее:

– Бывают такие стервы со взведенным курком… От них подальше, голубчики…

Вымывшись, Ольга Вячеславовна взглядывала на женщин темными, “дикими” глазами и уходила к себе в комнату, в конце коридора. Примуса у нее не было, и как она питалась поутру – в квартире не понимали. Жилец Владимир Львович Понизовский, бывший офицер, теперь посредник по купле-продаже антиквариата, уверял, что Ольга Вячеславовна поутру пьет шестидесятиградусный коньяк. Все могло статься. Вернее – примус у нее был, но она от человеконенавистничества пользовалась им у себя в комнате, покуда распоряжением правления жилтоварищества это не было запрещено. Управдом Журавлев, пригрозив Ольге Вячеславовне судом и выселением, если еще повторится это “антипожарное безобразие”, едва не был убит: она швырнула в него горящим примусом, – хорошо, что он увернулся, – и “покрыла матом”, какого он отродясь не слыхал даже и в праздник на улице. Конечно, керосинка пропала».

А вот Даниил Хармс: «Два человека разговорились. Причем один человек заикался на гласных, а другой на гласных и согласных. Когда они кончили говорить, стало очень приятно – будто потушили примус».

Со всей мыслимой жестокостью определили место примуса в советском коммунальном быту Ильф и Петров. В рассказе «Саванарыло» художник, рекламирующий преимущества столовских обедов перед домашними, изображает слоган: «Дома грязь, помои, клоп – здесь борщи и эскалоп. Дома примус, корки, тлен – эскалоп здесь африкен».

Вряд ли эскалоп «африкен» делали из обезьяньего или носорожьего мяса. Скорее всего, из свинины и даже, возможно, «фальшивой». Но сравнить примус с тленом и клопом – это, конечно, приговор.

Ильф и Петров знали о примусе многое. В общежитии имени монаха Бертольда Шварца, описанном ими в романе «Двенадцать стульев», примус фигурирует в одном ряду пусть не с клопом, но с матрасом, поставленным, за неимением кровати, на какие-то кирпичики. И тот и другой символизируют в романе мещанский дух, который следовало всяко истреблять.

Соавторы владели темой – общежитие списано с другого московского общежития, притом абсолютно реального, существовавшего при газете «Гудок»:

«В пятом пенале молчали. Там ржал примус и целовались.

Остап толкнул ногою дверь. Все фанерное сооружение затряслось, и концессионеры проникли в Колькино ущелье. Картина, представившаяся взору Остапа, при внешней своей невинности, была ужасна. В комнате из мебели был только матрац в красную полоску, лежавший на двух кирпичах. Но не это обеспокоило Остапа. Колькина мебель была ему известна давно. Не удивил его и сам Колька, сидящий на матраце с ногами. Но рядом с Колькой сидело такое небесное создание, что Остап сразу омрачился. Такие создания никогда не бывают деловыми знакомыми – для этого у них слишком голубые глаза и чистая шея. Это любовницы или еще хуже – это жены, и жены любимые. И действительно, Коля называл создание Лизой, говорил ей “ты” и показывал ей рожки.

Ипполит Матвеевич снял свою касторовую шляпу.

Остап вызвал Колю в коридор. Там они долго шептались.

– Прекрасное утро, сударыня, – сказал Ипполит Матвеевич, чувствуя себя очень стесненно. Голубоглазая сударыня засмеялась и без всякой видимой связи с замечанием Ипполита Матвеевича заговорила о том, какие дураки живут в соседнем пенале.

– Они нарочно заводят примус, чтобы не было слышно, как они целуются. Но, вы поймите, это же глупо. Мы все слышим. Вот они действительно ничего уже не слышат из-за своего примуса. Хотите, я вам сейчас покажу? Слушайте.

И создание, постигшее все тайны примуса, громко сказало:

– Зверевы дураки!