Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

Из воспоминаний историка Архангельских земель А. И. Фомина от 1789 года: «Безденежные трудники, коих бывает в год от 20 до 50 человек, по вступлении их в монастырскую службу получают всю полную одежду монастырскую, отдав свое платье в сохранение чиновнику, дабы при выходе, окончив обет, опять его получить. Больше они уже не имеют попечения, как одеться в сие платье по годности, переменять изодравшееся, изветшалое и замаренное: им нет нужды ни в игле с нитками, ни в шиле с вервами. Всегда магазины отворены для перемены, и никогда нет в том затруднения. С топорами и другими орудиями то же делается, а испорченное особенные люди поправляют. И так всякий трудник ни о чем не заботится. Назначенное ему без отягощения дело составляет прогулку от праздности; жилище дают ему пространное и топленое; к столу садится, набранному яствами, с нарезанным обилием хлеба; постелю имеет покойную; одной недостает роскоши, коя в здешних мало щекочет, кроме опийства, но в прочем какое отдохновение от всех попечений и какое блаженство для склонных к флегматической жизни».

Морской врач, основоположник отечественной военной стоматологии Петр Федорович Федоров, посетивший Соловки в 1889 году, на жизнь монастырских трудников взглянул несколько иначе: «Стол, на стене образ, на койках разбросанное платье, под койками грязное белье, а ночью на печке потные портянки и мокрая одежда — вот и вся обстановка училищного и конного корпусов, обстановка грязная, бедная, неприглядная, запущенно-казарменная. В любой крестьянской бедной избушке больше уютности, чистоты, порядка, чем здесь. Посещая эти комнаты, я всегда выносил такое впечатление, как будто я входил в какой-нибудь ночлежный приют столичного отребья и бедноты. Зимой комнаты эти освещаются керосиновыми ночниками без стекол, отчего воздух переполняется массой копоти и вредных газов. Проспавший ночь в такой комнате встает с головной болью, а выделения рта и носа принимают черный, сажеобразный цвет».

Особую группу соловецких трудников составляли мальчики-подростки, или, как их называли на острове, «безбрадные трудники».

Изначально юные паломники жили в монастыре только летом, но в 1860 году по благословению архимандрита Порфирия (Карабиневича) (1813—1865) на острове было учреждено двухклассное училище. С этого момента пребывание «безбрадных» в монастыре увеличилось до двух лет. Мальчики не только работали (в летние месяцы), но и учились — осваивали какое-либо ремесло, обучались грамоте, а также постигали богослужение и церковное пение.

Как правило, отправка ребенка мужского пола на Соловки совершалась родителями «по обещанию» или «по обету».

«В русской традиции, особенно в народной культуре Русского Севера, “обещаться”, давать “оветы” (“обеты”) — составляет неотъемлемую часть духовной жизни, — пишет Н. М. Ведерникова. — “Обет” — это то, что должно быть неукоснительно соблюдено. Понятие “обета” (завета) включает в себя принесение своего рода жертвы в знак благодарности за ожидаемое или дарованное Богом исцеление, спасение (на войне, от бури, пожара, наводнения, засухи и пр.). В литературе и устных рассказах одним из наиболее непреложных обетов было обещать ребенка, т. е. послать в монастырь на послушание.

Помолиться “по обещанию” являлось серьезным доводом для совершения паломничества. Брать “обещание” становилось добровольным наложением на себя определенных обязательств: этических или физических запретов или же приношение даров Богу как вещественных (узорного полотенца, платка, одежды, денег и др.), так и связанных с понятием “потрудиться” во славу Божью. Паломничество на Соловки — это главным образом паломничество по обету. Преодоление моря, сопряженное с опасностями, тоже заставляло помнить о святых покровителях этих мест — Зосиме и Савватии. “Преподобные Зосима и Савватии, несите нас на святые острова”, — с такой молитвой обращались кормщики, выходя в море. В Поморье повсеместно бытует поговорка: “Кто на море не бывал, тот Богу не молился”. Немало существует устных рассказов, как молитва утишает бурю. Таким образом, море также представало как испытание на пути к святости и принесения “обета”».

Вообще следует заметить, что «обетное» мироощущение было (и остается) своего рода реализацией мистического сотрудничества человеческого и Божественного, того, что преподобный Максим Исповедник называет «синергийностью», соучастием, посильным опытом стяжания Божественной благодати.

Достаточно вспомнить о весьма распространенной практике установки обетных крестов с последующим воплощением обета, обещания в жизнь. Подробно изложенная выше история Кийского креста патриарха Никона на острове Кий во спасение от морской бури становится еще одним подтверждением того, что обет является важным связующим морально-этическим элементом, когда верность данному слову сохраняется сквозь годы и дает возможность ощутить неспешное и величественное течение времени, совершенно увериться в правильности поставленной перед собой цели, в ее Богоугодности.