Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

Преподобный Иосиф Волоцкий, игумен Успенского Волоколамского монастыря, выступил с противоположной тезой. По его мысли, церковные богатства есть свидетельство мощи и величия Церкви. В одном из своих посланий преподобный восклицал: «Надобно церковные вещи строити, святые иконы и священные сосуды, и книги, и ризы, и братство кормити... и нищим, и странным, и мимоходящим давати и кормити».

Мнение Иосифа Волоцкого, что и понятно, получило высочайшую поддержку, но непримиримая позиция Нила и белозерских (также их принято называть — заволжские) старцев обострила противостояние, что привело к драматическим последствиям.

Г. П. Федотов так комментировал сложившуюся ситуацию: «Противоположность между заволжскими “не-стяжателями” и осифлянами поистине огромна как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах... В организации иноческой жизни на одной стороне — почти безвластье, на другой — суровая дисциплина. Духовная жизнь “заволжцев” протекает в отрешенном созерцании и “умной” молитве, — осифляне любят обрядовое благочестие и уставную молитву... первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия и добровольно отдают под его попечение и свои монастыри, и всю Русскую церковь».

Удивительным образом возникшая в начала XVI столетия оппозиция на уровне русского социума в целом и Русской Церкви в частности в полной мере стала проекцией душевной и духовной раздвоенности игумена Филиппа — сына своего времени и своего народа.

Едва ли Соловецкий настоятель, отдававший монастырю все свои силы, желавший создать на острове обитель молитвы, поста и монашеского трезвения, хотел видеть его превращенным в тюрьму.

Принимая от Грозного царя богатые приношения и дары, Филипп не мог не понимать, что «время подвига» (время выбора) наступит непременно, однако известные его дипломатичность и опытность подсказывали, что по-другому сейчас устроить и наладить жизнь в островном монастыре не получится. Слишком много людей зависели от Филиппа, и за всех за них он был в ответе — за поморских рыбаков и новгородских труд-ников, за онежских купцов и послушников, за соловецких иноков и монастырских старцев, за своего постриженника и ближайшего ученика Иакова, который спустя годы станет настоятелем Спасо-Преображенского монастыря.

Да, тот путь, который избрал Федор Степанович Колычев, изначально предполагал выбор, причем осмысленный и взвешенный, выбор, который неизбежно должен был привести к трагической развязке, потому что, как любил повторять святитель, «никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6, 24).

В один из дней 1565 года, удалившись в скит на берегу Игуменского озера для молитвенного сосредоточения и размышлений, Филипп удостоился великого и страшного видения. Ему, как сообщает «Летописец Соловецкий», «явился в пустыни Господь в терновом венце, в оковах, обагренный кровью, с ранами на теле, в том виде, в каком Он после поруганий и биений перед судилищем Пилата веден был в темницу».

Пожалуй, в этом откровении Соловецкому настоятелю была явлена очевидная и закономерная истина — мир человеческих страстей пришел на «Остров мертвых», и всякий, кто пожелает противостоять ему, сделав свой выбор в следовании за Христом, будет подвержен поруганию, унижению и страданиям.

Спустя год, в память «чудного и преславного явления, бывшего на сем месте», игумен Филипп поставил часовню, «устроил из дерева изображение Господа нашего Иисуса Христа в подобии, им виденном, а где вода брызнула из земли (как слезы Спасителя), там ископал, оставил здесь и камень, служивший ему возглавием, и заповедал хранить его».

Камень, подкладываемый под голову, — как символ признания своих слабостей и несовершенства, но и осознания при этом собственной силы перед лицом бытийных драм.

Итак, прецедент «Соловецкого иосифлянства» был создан.

Вернее сказать, он был создан раньше, когда еще в 20-х годах XVI века сюда из Троице-Сергиева монастыря был доставлен «некий мних» Сильван Грек, ученик и сподвижник Максима Грека, при котором он служил писцом. «Сей монах был муж внешнего и духовного любомудрия искусен», — писал о нем князь Андрей Михайлович Курбский. Известно, что Сильван принимал участие в переводе бесед святого Иоанна Златоуста на Евангелие от Иоанна, однако после обвинения Максима Грека в поддержке нестяжателей (к тому моменту спор между «иосифлянами» и «нестяжателями» перешел в фазу разгрома последних), а также в проповеди «некоей» ереси митрополит Даниил, питавший особую неприязнь к «зело хитрым» греческим мудрецам, сослал Сильвана в Соловецкий монастырь, где страдалец и скончался в «заточении темничном».

Через шесть лет после Артемия в Соловки был отправлен царев духовник, человек, приведший Артемия в Кремль, а впоследствии его обвинитель и гонитель протоиерей Сильвестр.