Так, посетивший в 1904 году архипелаг поэт и путешественник Н. С. Гумилев придерживался весьма распространенной среди мистиков Серебряного века гипотезы о том, что Кузовые острова (они же легендарный остров Буян) и есть Гиперборея, а увиденные им здесь загадочные артефакты безусловно свидетельствуют о том, что некогда тут существовала великая нордическая цивилизация, восходящая к Каменной книге, более известной как петроглифы Онежского озера.
В 95 километрах на юго-восток от Соловецкого архипелага, в глубине Онежской губы, расположен еще один остров, исторически связанный со Спасо-Преображенским Соловецким монастырем, — Кондостров.
Первые упоминания об иноческой жизни на острове площадью около 12 квадратных километров относятся к 90-м годам XIX века, когда архимандрит Варлаам (Горбачев), прежде игуменствовавший тут же рядом, в Крестном Кийском монастыре, что близ Онежского устья, приступил к строительству Никольской церкви и хозяйственных построек. Интересно, что существенную помощь в устроении Кондостровского Никольского скита оказал на тот момент министр финансов С. Ю. Витте, посетивший Соловки в 1894 году.
Никольский скит на Кондострове стал одним из самых молодых и, увы, самых недолговечным из обителей, имевших статус Соловецких. Будучи освященным в 1908 году, он был закрыт в 1920 году, впрочем, не утратив при этом своей связи с островом. Здесь была сформирована так называемая «лагерная командировка» для «стукачей». На Конд во избежание самосуда и расправ ссылали провалившихся сексотов из числа заключенных, а также проштрафившихся чекистов и лагерную обслугу.
К 1926 году у соловчан Кондостров получил говорящее название — «Могилевская губерния». Именно здесь среди всех «лагерных командировок» СЛОНа был самый высокий процент смертности. Известно, что после зимы 1927 года из 560 заключенных в живых здесь не осталось вообще никого, а 15 надзирателей были в спешном порядке переведены на Большой Соловецкий остров.
Таким образом, соловецкая повседневная жизнь, а также повседневная жизнь материковых и островных окрестностей была предопределена не только общим духовным, экономическим и культурно-историческим контекстом, но и природными условиями, которые во многом сформировали соловецкий быт, соловецкий стиль жизни, соловецкое мироощущение, которые сохраняются и по сей день и о которых пойдет речь в нашей книге.
Но сначала — о предыстории Соловков, которая в какой-то степени предопределила их последующую историю.
Часть первая
Остров Мертвых
В верованиях протосаамских племен запредельным местом «силы» всегда была группа островов посреди Дышащего моря, где вода входит и выходит из преисподней (речь в данном случае идет о приливах и отливах на Белом море, отсюда и название — Дышащее), а дикие безлесные луды (от карельского
Земля, находящаяся там, где уже не может быть земли, иначе говоря, за окоёмом, землей как таковой уже не является, но становится местом сакральным, расположенным на границе, пересечении миров: «верхнего» — мира небесных светил и добрых духов, «среднего» — обители людей, животных, птиц и растений, и «нижнего» — подземного и подводного мира темных потусторонних сил.
Здесь, под низким северным небом под нескончаемый вой ветра, направление которого разнообразно и непредсказуемо, и происходил переход из мира живых в потусторонний и парадоксальный мир мертвых, населенный черными животными и благородными предками, злыми духами и их антагонистами, в мир, где входящего в него встречают Олень-Сайво, Рыба-Сайво и Птица-Сайво.
Всякий раз, отчаливая от материка, древний мореход, по сути, безоглядно входил в кипящие воды реки Морг, о которой много веков спустя, в первой половине XIV столетия, архиепископ Василий Новгородский скажет: «Много детей моих (духовных детей, разумеется. —
Так называемое «кипение воды», или «толчея волн», более известное как сулой, — явление, весьма распространенное на северных морях, — связано с приливноотливными процессами, когда происходит столкновение разнонаправленных и разноскоростных течений. Это приводит к шумовым выбросам в воздух столпов вспененной, бурлящей воды, что и по сей день производит на мореплавателя угнетающее впечатление.
В сознании людей глубокой древности (вплоть до I тысячелетия н. э.) подобное плавание становилось последним, апокалиптическим, потому что мореход дерзал пересечь рубеж вечности, и любая суша, любой остров, к которому можно было пристать и на котором найти спасение от «морского возмущения», воспринимались как чудо, как переход в иную реальность.