Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

Интересно заметить, что за почти тридцатилетнее пребывание на острове ни Зосима, ни Герман не вспоминают о Савватии, по крайней мере в Житии преподобного об этом нет упоминания. Следовательно, келья-полуземлянка первого Соловецкого отшельника у подножия Секирной горы за эти годы исчезла в лесных зарослях. Тогда же, можно предположить, был утрачен и образ Богородицы Одигитрии, с которым Савватий и Герман в 1429 году впервые пришли на остров.

Молитвенное памятование о великом отшельнике носило скорее умозрительный характер и не было привязано к месту его уединения. Вполне возможно, что именно по этой причине в воспоминаниях Германа о преподобном, легших в основу Жития старца-анахорета, информация о его пребывании на острове крайне размыта и неконкретна.

Однако мистическое присутствие Савватия на острове во времена становления монастыря при игумене Зосиме, вне всякого сомнения, ощущалось.

Так, следуя традиции постоянного аскетического делания, заложенной преподобным Савватием (о чем еще на материке неоднократно рассказывал Герман), Зосима «всё больше предавался духовному деланию, труды к трудам прилагая и устремляясь к лучшему, как сказано: “Стремился — и нашел путь”, радуясь и шествуя без преткновения по стопам Владыки Своего, “высшего ища” и ум к небесам устремляя, и предупреждением страстных помыслов сердце всегда очищая. И проводил он все ночи стоя в беспрестанных молитвенных бдениях».

Особенно эта практика была полезна и необходима в минуты противостояния «дьявольским козням», которые возводил против отшельника и Соловецкого игумена «прародитель зла». Причем теперь вооружал он против Зосимы неразумных и завистливых людей в той надежде, что преподобный, как сказано в его Житии, не выдержит человеческих оскорблений и «уйдет с места того... но сбылось с ними сказанное в псалмах: “Те повержены были и пали”, а крепкого столпа поколебать не смогли. Раб же Божий Зосима, как непобедимый воин, мужественно сражался с врагами благодатью Христовой, днем и ночью всегда пребывая в пении псалмов и песен духовных, поя Господу в сердце своем: “На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь во веки!”».

Бремя ответственности за братию, за монастырь, за мирян-трудников, приезжавших на остров, безусловно, тяготило Зосиму, изначально искавшего на острове уединения и молчания, но обретшего наряду с подвигом монашества послушание общественного служения.

Размышляя о повседневных трудах Соловецкого игумена, вновь вспоминаются знаковые эпизоды из жизнеописания преподобного Кирилла Белозерского, для которого уединенное и сосредоточенное совершение келейного правила составляло основу основ монашеской жизни.

Известно, что келейное или молитвенное правило совершается ежедневно и включает в себя утреннее молитвенное правило, вечернее молитвенное правило, а также евхаристическое молитвенное правило: последование ко Святому причащению и благодарственные молитвы по Святом причастии.

Местом такого упражнения в монастыре, безусловно, является келья, где инок, вне зависимости от должности, занимаемой им в обители, и послушания, на него возложенного, имеет возможность предаться «собиранию ума», отложению всех мирских забот, быть в отдельности, но в то же время, по мысли преподобного Максима Исповедника, жить в единстве со всеми людьми, соблюдать схимничество, «чтобы молиться за весь мир».

Примеров подобной запредельной дихотомии в аскетической практике Северной Фиваиды известно предостаточно: Кирилл Белозерский и Сергий Нуромский, Дионисий Глушицкий и Павел Обнорский, Корнилий и Иннокентий Комельские, Александр Куштский и Евфимий Сянжемский, Зосима Ворбозомский и Нил Сорский.

Интуитивное и практическое постижение внутренней свободы как победы над внутренним врагом, над собственными страстями и собственным несовершенством составляет основной смысл сотрудничества, «соработничества» Божественного и человеческого. «У человека два крыла, чтобы возлетать к Богу, — свобода и благодать», — утверждает Максим Исповедник. Но сколь непросто бывает порой взмахнуть этими двумя крыла-ми, чтобы полететь!

Зосима, мысленно собеседуя с преподобным Савватием, с которым он никогда не был знаком лично, но которого почитал основоположником Соловецкого иноческого жития и великим аскетом, побуждает себя к еще большему самоограничению. «Преподобный же игумен Зосима пребывал во многих трудах и воздержании, стремясь всегда иметь память о смерти и о Суде Божием и побуждая себя к плачу духовному. И сделал себе гроб, и поставил в клети при келии своей; и той же величины выкопал себе могилу в земле своими руками. И каждую ночь выходя из келии до того, как начинали бить к утрене, плакал о своей душе, словно над покойником, над гробом своим».

Речь в данном случае идет о бесконечной глубине сокрушения и самоумаления, которая открывает подвижнику «духовное зрение», когда невидимое становится явным и глубоко символическим.

Интересно вспомнить эпизод, связанный с тайно-видением Зосимы в Великом Новгороде.

В Житии преподобного читаем: