Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

«Уже в последние годы своей жизни, — читаем в «Соловецком цветнике» Мануила (Лемешевского), — приблизительно лет за восемь, духовно прозревая надвигающееся грозное будущее своей Родины и святой обители Соловецкой, стал отец Зосима иногда прикровенно, а большею частью немногими словами открывать завесу грядущих событий, и не только братии монастырской, но и богомольцам, приблизительно в следующих выражениях: “Настанет такое время, что не дай Бог нам до него дожить”. Когда же его спрашивали, что именно случится, то он со вздохом говорил, что всю Россию победят. В монастырь наедет множество нечестивых людей, а монахи разбегутся в разные стороны... Раннею весною 1920 года отец Зосима говорил окружающей его братии отрывочно, односложно, порою более прикровенно о грядущих скорбях, ожидающих насельников святой обители: “Кто вытерпит сие житие, тот венцы получит”».

Спустя три года пророчества Зосимы (Феодосиева) начали сбываться, но ни самого старца, ни многих из тех, кто мог слышать его, уже не было в живых или не было на Соловецком острове.

Оказавшись в СЛОНе в 1928 году, писатель Олег Васильевич Волков с удивлением обнаружил, что вопреки всему (лагерь особого назначения тогда уже существовал на острове пять лет) иноческая жизнь на Соловках не угасла; она, конечно, видоизменилась, почти растворилась в лагерном быту, но не погибла окончательно.

В своей книге «Погружение во тьму» О. В. Волков писал: «На пустынном Соловецком морском берегу мне довелось видеть небольшую артель рыбаков-монахов, заводивших тяжелый морской невод. Делали они всё молча, споро и слаженно — десяток бородатых пожилых мужиков в подпоясанных подрясниках и надвинутых до бровей скуфьях. Самодельные снасти, карбасы, на каких плавали еще новгородцы; исконная умелость этих рыбаков, слитых с набежавшими студеными волнами; каменистая полоска прибоя и за ней — опушка из низких, перекрученных ветрами березок... Все в этой картине от века: древний промысел, отражающий прочные связи человека с природой, да еще освященный Евангельским преданием... Нет, не суждено этим мирным русским инокам стать апостолами Оставались считаные дни до изгнания их с острова. И — кто знает? — не ожидали ли их там, на материке, как прославленного Соловецкого игумена преосвященного Филиппа, современные Малюты Скуратовы?»

Читая эти слова, вновь убеждаешься в том, что древние иноческие традиции, заложенные на острове преподобными Савватием, Зосимой и Германом, а впоследствии укрепленные и приумноженные святым Филиппом (Колычевым), никуда не делись, ибо только они и были смыслом существования монахов и мирян на Соловецком острове. Верность традиции в данном случае следует воспринимать не как механически заученные фразы, движения и поведенческие стереотипы, но как естественное течение жизни в этом диком Поморском крае.

Говоря о бывших насельниках монастыря, оставшихся на острове и занявших «разные хозяйственные должности для обслуживания лагеря», митрополит Мануил поднимает весьма важный и неоднозначный для рядового восприятия вопрос. Речь идет о том, достойно ли сотрудничать с богоборческой властью, с людьми, разорившими Спасо-Преображенский монастырь и превратившими его в концентрационный лагерь? Ответом на этот вопрос была сама судьба владыки, которого связывали весьма непростые отношения с патриаршим местоблюстителем митрополитом Сергием (Страгородским), а жесткая позиция по обновленцам и прочим раскольникам того времени снискала ему славу человека сурового и непримиримого. Отбрасывая разного рода политические симпатии и антипатии, сиюминутную конъюнктуру и те самые личные обиды, о которых говорил преподобный авва Зосима Палестинский, во главу угла владыка ставил служение Богу, свершение Божественной литургии, иноческий путь, ради которых можно и должно идти на любые жертвы, вплоть до жертвы собственной жизнью. Это принципиальный момент, как представляется, в служении и молитвенном подвиге тех немногочисленных монахов, которые остались на острове, сохранив (до поры) действующим Онуфриевский кладбищенский храм (он, к сожалению, ныне не существует).

Бывший соловецкий заключенный Борис Леонидович Седерхольм писал: «Оно (духовенство. — М. Г.) держится с большим достоинством и мужеством, не высказывая недовольства, на какую бы работу его ни послали. Закончив карантин, духовенство получает должности счетоводов, конторщиков, библиотекарей и т. д. Духовенство ходит одетое сообразно сану и при встрече с лицами более высокого сана подходит под благословение, а с равными обменивается троекратным поцелуем — словом, не отступает от установленных для него правил. Случаи смерти от голода или цинги едва ли заметны, т. к. многие священники получают в достатке продуктовые посылки от родных и прихожан. Церковная служба (в церкви св. Онуфрия) разрешена духовенству лишь по субботам вечерами, после работы. Воскресных богослужений не бывает, т. к. на Соловках нет дней отдыха для заключенных и каждый из них занят от 5 ч. утра до 8 ч. вечера».