Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

«Всего шестьдесят четыре километра отделяют Соловки от материка с его скалистыми берегами, а какой поразительный контраст: берега острова покрыты яркой зеленой травой и густым лесом. Слева, в порту, виднеется белое здание УСЛОН — Управления Соловецкими лагерями Особого Назначения, а прямо навстречу пароходу надвигается кремлевская стена старинного Соловецкого монастыря. За ней в лучах утреннего солнца белели обезглавленные соборы и многоэтажные жилые дома. Легкие белые облака и тучи чаек дополняли эту спокойно-величественную картину. Берега Гавани Благополучия. Гу-у-ууу! Протяжно запел фабричный гудок. И снова тишина. Из еле заметного прохода в кремлевской стене вышли черные монахи, постояли, посмотрели на приближающийся пароход, печально покачали клобуками и медленно, гуськом пошли вдоль берега. Было удивительно в конце двадцатых годов видеть настоящих монахов. Много чему пришлось удивляться здесь на первых порах, например, тому, что все начальство внутренней охраны состояло из “бывших людей” и крупных уголовников: жестокий с подвластными князь Волконский, князь Н. Оболенский, капитан личного императорского конвоя Эрделли, а рядом садист осетин Жатов, одесский бандит Буйвол и многие другие...»

Заключенные прибывали на остров не только из Кеми.

Вот как описал Архангельский этап бывший соловецкий заключенный Вацлав Дворжецкий: «Река — Северная Двина... Загнали на пароход “Глеб Бокий”, в трюм, прямо на днище, шпангоуты торчат, вода по щиколотку. Заорали, зашумели: “Доски давай!” Взяли десяток парней — приволокли доски. Стояли сутки, пока загружали пароход. Пить, жрать охота, на оправку не выводят. Закрыли трюм — пошел, поплыли! Еще только через сутки накормили, дали воды. На палубу не пускают. Параши не поставили... А в трюме — друг на друге. Темно, вонь...»

После выполнения швартовки Алексея Максимовича, его сына Максима и его невестку Надежду Пешкову посадили на сохранившуюся на острове еще с монастырских времен бричку и повезли показывать местные достопримечательности.

Взгляд Алексея Максимовича был туманен и загадочен. Может быть, «буревестник пролетарской революции» прятался за него, а еще за свою немощь, артистическую неспешность, безупречно отыгранную еще его босяками, а еще за свои легендарные усы в стиле Фридриха Ницше наконец?

Вполне возможно. Прятался и подглядывал из своего укрытия за жизнью, за людьми, прекрасно понимая, что ровно таким же образом подглядывают и за ним те, кто его окружает.

Глава вторая Жизнь особого назначения

Холмогорский и Пертоминский лагеря. — Лагеря смерти. — Спецкомиссия ВЧК. — Перевоспитание, а не уничтожение. — Создание Соловецкого лагеря принудительных работ. — Революционные настроения среди монахов. Вениамин и Никифор. — Убийство отшельников. — Изъятие церковных ценностей на Соловках. — Матрица пенитенциарной системы СССР. — Совхоз «Соловки». — Пожар 1923 года. — Митрополит Мануил. — Пострижения в монастыре в начале 20-х годов. — Иночество в лагере. — Церковь Святого Онуфрия Великого. — 1923 год

Начало лагерному освоению Русского Севера было положено в 1920 году учреждением Холмогорского и Пертоминского концентрационных лагерей, которые по праву можно считать предтечами Соловецких Лагерей Особого Назначения.

Вскоре после бегства из Архангельска английских войск и входа в город частей РККА в феврале 1920 года ВЧК был развернут террор, который точнее было бы назвать актом возмездия. В первую очередь ликвидации подлежали офицеры, которые не смогли уйти из города морем вместе с остатками частей Северной армии генерал-лейтенанта Евгения-Людвига Карловича Миллера и Сибирской армии адмирала Александра Васильевича Колчака. Также тотальным репрессиям были подвергнуты гражданские лица, уличенные или просто подозреваемые в коллаборации с интервентами, — крестьяне, зажиточные горожане, дворяне, духовенство.

Местами концентрации и уничтожения более 25 тысяч арестованных стали уже бывший на тот момент Успенский женский монастырь в Холмогорах и бывший мужской Преображенский монастырь в Пертоминске.