Повседневная жизнь российских жандармов

«…Гр. Лорис не далее, как на другой день по вступлении своем на министерский (внутренних дел) престол… сделался неузнаваемым!!.. Вопросы и жгучее дело личной охраны Императора почти с первого дня после принятия министерского портфеля стали казаться ему делом второстепенной важности, если не меньше… сделавшись министром, он, хотя и принимал меня с рапортом по вечерам, но делал это видимо неохотно, больше по заведенному порядку вещей, если взять в соображение, что все мои вечерние явления выражались лишь в том, что по входе в его кабинет я торопливо, едва успевши отчеканить шаблонную фразу: „Ваше Сиятельство, по охране Его Величества пока обстоит все благополучно“, как он уже, как китайский богдыхан, кивал головой, этим самым давая знать, что уже можно уходить. Буде же встретится иногда крайняя необходимость переговорить с графом по накопившимся неотложной и большой важности вопросам, то у него по принятому обыкновению делалось очень серьезное, озабоченное лицо, устремленное на кипу лежащих перед ним бумаг, и засим вылетала фраза: „Извини, братец, видишь сколько у меня бумаг, голова кругом идет, переговорим завтра или утром повидай меня во дворце, а теперь пока, с Богом“. Ждешь с ужасом и нетерпением другого дня по обыкновению в 11 ч. утра во дворце, внизу, на Салтыковском подъезде… Вот и подъезжает экипаж графа, входит граф в подъезд… Отрапортовав ему шаблонную фразу, напоминаешь ему на ходу к подъемной машине о дозволении передать кое-что и получаешь опять тот же ответ: „Эх, брат, некогда. Но, впрочем, полезай за мной в подъемную машину и говори, что нужно…“ Вскакиваешь за ним в машину, а машина при самом медленном ходе в третий этаж поднимается всего только 1 1/2 минуты, и вот в эти-то полторы минуты мне приходилось заблаговременно заготавливать, так сказать, все экспромтом, который мне приходилось высказывать до выхода Его Сиятельства из машины и до дверей царского кабинета. Можете себе представить… что можно было сказать нужного и дельного в столь ничтожный промежуток времени… Сознавать, что ты заведуешь людьми, охраняющими Священную жизнь Царя… и вместе с тем ежеминутно убеждаться в своем полном бессилии сделать из этого сброда людей охрану, которая действительно могла бы хоть сколько-нибудь соответствовать своему назначению, когда можно было ожидать каждый день того, что случилось 1 марта.

Кроме генерала Рылеева, никто не знал, что творилось в то время в моем наболевшем сердце! Он, этот единственный бессребреник и истинный сердечный друг и слуга своего обожаемого Государя, знал мою скорбь, ибо понимал все положение вещей, но ничего не мог сделать против всесильного графа..»

Штабс-капитан Кох приводит весьма любопытный эпизод, когда в один из февральских вечеров 1881 года его квартиру посетила некая вдова отставного чиновника Ковальского и передала ему список лиц, из которых половина проходила по процессу 193-х. При этом она заявила: «Пришла я к Вам, как к человеку беспристрастному, любящему своего Государя, и уверена, что по занимаемому Вами положению Вы, наверное, не отнесетесь к моему важному заявлению так индифферентно, как до сих пор относилось ко мне то начальство, с которым мне приходилось говорить по обстоятельствам, аналогичным с этими». Оказалось, что она имела в виду петербургского градоначальника генерал-майора Федорова и его любимца, начальника секретного отделения канцелярии обер-полицмейстера Петербурга Фурсова, которым, как она убедилась, «…не только по этому, но и по многим другим делам чисто политического содержания… до охраны державного нашего Помазанника столько же дела, сколько до вчерашнего снега…».

Далее она рассказала следующее: «Дело в том, что я содержу квартирантов, я живу на Васильевском острову в 11 линии (дома № не помню) и, между прочим, некоторые господа из врученного мне Вам списка занимают у меня конспиративные комнаты, конечно, с моего ведома, и вот у одного из этих господ (назвала при этом фамилию) завтра в 11 вечера предполагает быть сходка, на которой главным образом будет обсуждаться вопрос, когда, где и каким образом совершить смертный приговор над Государем Императором по распоряжению Центрального Исполнительного революционного комитета, а затем уже на том же заседании предполагается сделать новыми членами крамольной организации значительные денежные взносы на дело дальнейшей пропаганды и террора. Я у них вполне доверенное лицо, как квартирная хозяйка, почему я могу теперь смело сказать, что теперь именно настает час, когда всю эту компанию и можно схватить, когда они в числе 18–20 человек завтра в 11 часов соберутся у меня. Как видите, дело важное и не терпящее промедления, почему я и обратилась к Вам, а не к Фурсову, которому я уже неоднократно служила и была полезной в деле указания политических злодеев, но он не только не относился к моему делу с благодарностью, но даже не платил мне самых ничтожных расходов за извещение, а самые мои верные и важные заявления, к ужасу моему, оставлял без малейшего внимания».