Повседневная жизнь Пушкиногорья

Жене в это время Пушкин писал: «Сегодня 14-ое сентября. Вот уж неделя, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял. Что у нас за погода! Вот уж три дня, как я только что гуляю то пешком, то верхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли бог не пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе, не сделав ничего»^[329]. Вместо того чтобы заниматься поэзией, Пушкин пытается сводить доходы с расходами, и всякий раз расходы оказываются неизмеримо больше: «Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова кружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Покамест грустно»^[330]. Потихоньку наступала осень, погода то портилась, то снова на короткое время воцарялось бабье лето. Пушкин много ходил, как и прежде, много ездил верхом на деревенских клячах. Обедал чрезвычайно просто: ел печеный картофель и яйца всмятку. Особенно некому было заботиться о барине, няня Арина давно уже была в могиле, прочие только выполняли свои обязанности. Ложился поэт в 9 вечера, ранняя темнота за окнами тому способствовала, вставал в 7 утра. Так прошел почти целый месяц. В конце сентября он сообщал: «Я провожу время очень однообразно. Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу. А ни стихов, ни прозы писать и не думаю»^[331]. П. А. Плетневу поэт жалуется: «Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен»^[332].

Пушкин в своем уединении много читает. Просит жену присылать ему книги из Петербурга. Продолжает осваивать библиотеку Тригорского, которая пополнилась за время его десятилетнего отсутствия. В Тригорское он ездит по-прежнему почти каждый день. «В Тригорском стало просторнее, — пишет Пушкин жене. — Евпраксия Николаевна и Александра Ивановна замужем, но Прасковья Александровна все та же, и я очень люблю ее»^[333]. Собственно, из «молодежи» в Тригорском осталась теперь только А. Н. Вульф, которая, как уже говорилось выше, так и не вышла замуж и продолжала жить с матерью. Евпраксия Николаевна уже четыре года была замужем за бароном Б. А. Вревским, и за это время стала матерью четырех детей. Пушкин в этот приезд отправился к ним в гости в село Голубóво, находившееся в 35 верстах от Тригорского. Из «некогда полувоздушной девы» Евпраксия Николаевна превратилась, по словам Пушкина, в «дебелую жену», но осталась для него близким человеком. Впоследствии ее, среди нескольких друзей, Пушкин посвятит в свои преддуэльные дела и в самый факт посланного Геккерену вызова. Александру Ивановну (Алину) в сентябре 1835 года Пушкин зазывал письмом в деревню, но она так и не приехала.

Несмотря на то что дом Прасковьи Александровны опустел и сама она, конечно, изменилась с годами, степень близости Пушкина к Тригорским соседям остается прежней. Знаком этой близости может служить способ написания им своего деревенского адреса: «Во Псков, ее Высокородию, Прасковье Александровне Осиповой для доставления А. С. П. известному сочинителю»^[334]. В 1824 году, когда Пушкин опасался собственного отца, взявшегося контролировать его переписку, он тоже просил друзей писать на адрес Прасковьи Александровны. Теперь прежних опасений быть уже не могло, но два их имени в псковской глуши как-то сроднились и стали нераздельны.

«Из Михайловского в Тригорское, — пишет в своей книге А. М. Гордин, — ведут две дороги. Одна, верхняя, дорога идет парком, мимо большого старого пруда, окруженного вековыми деревьями, а затем бором и спускается к озеру Маленец у его южного края. Другая, нижняя, дорога идет от подножья Михайловского холма по самому берегу Маленца, огибая его, вдоль опушки бора. Это любимая дорога Пушкина. По ней постоянно ходил и ездил он — и в первые посещения Михайловского, и в годы ссылки, и позже»^[335].

И в этот приезд, как и раньше, пешком или верхом Пушкин направлялся по нижней дороге в Тригорское. Вероятно, что впечатления этого пути легли в основание прекрасной элегии, законченной Пушкиным 26 сентября 1835 года, в которой ясно выражены те ощущения, которые владели поэтом той осенью: