Повседневная жизнь Пушкиногорья

21 апреля 1945 года Президиум Академии наук СССР вынес постановление о срочном восстановлении Пушкинского заповедника. Специальная Правительственная комиссия под председательством А. В. Щусева, направленная в заповедник в мае 1945 года, приняла решение восстановить в заповеднике все подлинно пушкинское на документальной основе, убрав все позднейшие наслоения. Проектные работы были поручены Ленакадемстройпроекту АН СССР, главным архитектором назначен академик архитектуры А. В. Щусев, автором проектов дома-музея и «домика няни» — ведущий архитектор Л. И. Рожнов. Это, однако, только административная история заповедника, которая началась заново после 1945 года. Но параллельно с нею шла и потаенная история, которая, вероятно, и была подлинной. В этой истории уже не только принимались решения и подписывались бумаги, и даже не только строилось заново и восстанавливалось утраченное, но осуществлялась интенсивная духовная работа, которая в конечном итоге и сыграла решающую роль в возрождении пушкинских мест.

В 1946 году директором заповедника стал человек, который принял на себя, казалось бы, неподъемный груз забот. От бывшей усадьбы Пушкина, перестроенной и перекроенной уже много раз, теперь вообще не осталось и следа. Не осталось ничего и от соседних деревень, церквей, погостов, стоял полуразрушенным Святогорский монастырь. Вся территория заповедника была густо заминирована, изрыта траншеями и окопами, изуродована блиндажами. Деревья, в том числе и мемориальные, изранены или уничтожены. Если взглянуть на послевоенные кадры, на которых запечатлены обугленные развалины дома-музея с одиноко устремленной к небу печной трубой, то становится очевидным, что вместо заповедника глазам нового директора предстала печальная пустыня. Стоит также учесть, что в распоряжении хозяйственной части музея не было ни инструментов, ни материалов для восстановления усадьбы, ни рабочих рук, ни, конечно же, средств, потому что примерно в таком же состоянии находилась в это время добрая половина страны. И тем не менее новый директор не только не сбежал, не отказался от предложенной ему должности, не опустил руки, но принялся за дело с такой основательностью и с таким чувством ответственности, что уже через год, в мае 1947 года, в заповеднике состоялось открытие первой послевоенной экспозиции — в заново отстроенном на старом фундаменте «домике няни». А потом раскрученное директором колесо стало совершать свои поступательные движения, и мир пушкинской усадьбы начал постепенно вырисовываться, хаос отступал перед космосом, созданным разумной и одухотворенной творческой энергией. Демиургом этого мира был Семен Степанович Гейченко.

Современный писатель А. В. Дмитриев, кровно связанный с Пушкиногорьем, придал одному из своих литературных персонажей (В. В.) некоторые черты С. С. Гейченко, которого он хорошо знал. Рассуждая о роли, сыгранной его героем в истории и в жизни, и о значении его личности для окружающих, А. В. Дмитриев писал: «Любовь у нас — замена знанию, вот отчего так мало знаем мы о В. В. — и не хотим знать. Его биография до сих пор не написана. И мы опасаемся, что, как только появится у нас свинцовый архивный зад, который высидит наконец подлинную и обстоятельную биографию В. В., тот перестанет быть нашим счастьем, сделается умственной привычкой, из объекта живого, безоглядного благоговения превратится в одного из многих субъектов истории, а это — совсем другое дело…»^[431]

Обстоятельная научная биография С. С. Гейченко еще не написана, зато существует множество живых свидетельств его современников, друзей, коллег, его собственных рассказов, из которых складывается цельное впечатление о нем самом и о той атмосфере, которая окружала его в Пушкинском заповеднике без малого 50 лет. Об атмосфере, создателем и вдохновителем которой был он сам, и пойдет речь в нашей книге, тоже избегающей по мере возможности строго научного дискурса.