«Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.
Являются понятые, потерпевший.
– Ах ты, негодяй! – грозно набрасывается на мошенника некий пристав N. – Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа, обыскать его.
Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора не находится ничего. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.
Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор же принимает победоносный вид.
Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:
– Вы продолжаете поддерживать обвинение?
– Конечно… но странно… куда он успел спрятать… я видел собственными глазами…
– Гм… но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать поносным именем того, который перед правосудием оказывается невиновным?
– Но ведь я собственными…
– Ах, что вы меня уверяете! – нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. – Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно… Я вам должен заметить раз навсегда, что в моем околотке воровства не существует… Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.
В кабинете разговор был другого рода.
– Ты оклеветал невинного человека, – мгновенно переменял тон пристав. – Он тебе этого не простит! Ты надругался над его честью и за это жестоко поплатишься…
– Но я могу принять присягу!
– Кто твоей присяге поверит? Она будет так же вероятна, как вероятен этот вор… Ты скандалист, ты бунтовщик – тебе место в Сибири! Ты бесчестишь непорочных и беспокоишь правительство.
– Правительство? Чем это?
– А что ж я, по-твоему, обыкновенный человек, что ли?
После сильнейшей нотации, когда потерпевшему становится ясным, что ему не миновать каторги, если только не большего, он начинает заискивающе поглядывать на пристава. Тот смягчается.
– Уж коли так… то, конечно… Бог с ним…
– Этого-с мало. Он так твоего облыжного заявления не оставит… Он тебя по судам затаскает…
– Что ж мне делать?
– Откупиться надо…
Начинается торговля. После многих скидок и “надбавок” приходят к соглашению.
– Деньги эти оставь у меня, я их ему передам и уговорю его не поднимать дела… Прощай! Да напредки, смотри, будь поосмотрительнее…
Потерпевший, кланяясь и рассыпаясь в благодарностях, удаляется. Сейчас же в кабинете появляется вор.
– Ах ты, мерзавец! – принимается кричать на него пристав, поспешно упрятывая в карман деньги. – Опять? Опять попался? На этой неделе уже в двенадцатый раз? Ну какой ты вор – дурак ты, не больше… Тебе, кажется, скоро придется бросить воровство и приняться за работу. Никогда, брат, из тебя путного вора не будет…
– Нечайно-с… А вы бы, ваше скородие, приказали сторожам хоть один кошелек отдать мне, а то без гроша остаюсь…
– Чего? Назад отдать? Ах ты, каналья! Да разве я виноват, что ты попадаешься?.. С какой же это стати я тебе вещественные доказательства буду возвращать?.. Ведь я за это перед законом могу ответить?.. Вон!
Пристав этот нажил большое состояние и был уволен “без прошения”. Впоследствии он жаловался на несправедливость начальства и любил хвастнуть, что его обожал весь околоток за порядок следствия и за умелое умиротворение…
А как в старину производилась охранительная опись имущества? О, это очень характерная картинка.
Умер, например, богатый купец, оставивший много ценного имущества, для охранной описи которого был назначен Иван Дмитриевич. Явясь на квартиру покойного, Путилин приступил к тщательному осмотру и аккуратнейшим образом все переписал. Когда эта опись попала в руки ближайшего его начальства, последовал строгий выговор:
– Что это за нововведение? Что это за безобразная опись? Как могли найтись у него золотые и серебряные вещи, дорогие меха, редкости?
– Да ведь это богач…
– Знаю-с, что богач, но это не наше дело… Он мог быть богатым и в то же время скрягой… Он мог есть медными ложками, носить железную цепочку при высеребренных часах и кольца с фальшивыми камнями…
– Да, но у него нет ничего поддельного, все очень дорогое, несомненно, настоящее…
– А вы почем знаете?
– Я все внимательно осмотрел; кроме того, на всех металлических вещах есть проба…
– Проба? Ха-ха-ха! Какой вы наивный человек!.. А точно ли вы уверены, что эти пробы не фальшивые?
– Да, я уверен…
– Вы не знаете полицейской службы… Наш брат ни в чем не может быть уверен… Ведь эти ценности не в вашем кармане будут охраняться, а потому нельзя поручиться за то, что все это, теперь, несомненно, настоящее, через день не превратится в поддельное… Нужно оберегать, прежде всего, собственную шкуру, а поэтому предусмотрительно все обесценить, чтоб не было препирательств с наследниками. Представьте себе, что ложки, показавшиеся вам серебряными, или часы, которые вы нашли золотыми, по тщательном исследовании окажутся медными, – что вы станете делать? Ведь того, что написано пером, – не вырубишь топором…
– Но как же это может случиться?
– Случалось, батенька… должно быть, ни одна подобная опись не обходилась без курьезов и превращений…
– Что же мне делать?
– А то, что, пока бумага не подписана понятыми, поскорее перепишите ее… Я исправлю ваши ошибки, как старый и опытный служака.
Путилин принужден был приняться за переписку. Опись, оказавшуюся непригодной, начальник взял в руки и стал ее перефразировать:
– “…Иконы в золотых ризах”. Гм… это рискованно… быть может, ризы-то только вызолочены? Пишите: “в позлащенных ризах”… Затем: “серебряный чайный сервиз”. Это вещь дорогая, упаси Боже, ежели она окажется ненастоящею. Нужно быть осторожным и скромно пометить сервиз “старым, белого металла, похожим на серебро”…
– Чего там, похоже! Настоящее серебро…
– Уж не воображаете ли вы себя чиновником пробирной палаты? Откуда у вас такие знания? Вы говорите серебро, а я утверждаю – медь! И вы не спорьте, я лучше знаю, потому что третий десяток лет в полиции служу…
– Ну все равно, пусть будет белого металла, похожего на серебро…
– Так-то вернее. Нагрянут наследники, наткнутся на медь, олово, железо – и пикнуть не посмеют, потому что все своевременно удостоверено… Ну-с, дальше: “шейная для часов цепь червонного золота”… Это что за глупость? Почем вы знаете, что червонного золота, а не пикового… то есть такого, из которого пики для казаков куются?
– Опять-таки проба…
– Вздор-с! Я вам таких проб на меди наставлю, что вы ошалеете от удивления. Пишите проще: “шейная цепочка какого-то дешевого металла, вызолоченная”… А это что: “камчатский бобер”?
– Мех…
– Знаю, что мех, а не ананас! Но как вы узнали, что бобер камчатский, а не иной какой-либо?
– Это сразу видно.
– Видно?! Что вы за зоолог? Это даже уж возмутительно! Ведь вы в Камчатке не бывали?
– Нет!
– Так откуда ж вы тамошнего бобра знаете? Мех-то может быть от дворовой собаки, а вы его в камчатский бобер возводите… Пишите короче: “потертый, линялый мех, по старости неузнаваемый, какой именно”…
И все было переправлено и перемечено таким же образом. Ничего не подозревавший Путилин поверил, что это делается исключительно из предосторожности, чтобы действительно отвлечь от себя порицания, очень возможные со стороны наследников в случае обнаружения каких-либо неточностей в описи. В этом очень хорошо убедил его начальник, горячо ссылавшийся на свой многолетний опыт.
Через установленный срок наследники купца явились за получением имущества. Иван Дмитриевич присутствовал при этом, как представитель полиции и охранительной власти. Он пристально приглядывался к вещам, еще недавно им виденным и подробно отмеченным в первоначальной описи, но не узнал их. Почти ни один предмет не имел надлежащего вида – все превосходно соответствовало другой, то есть переделанной описи… Только тут понял неопытный квартальный надзиратель, как опытен его начальник!»{219}
