«В конце 1907 г. Псков был переполнен административно-ссыльными. Колония их особенно заметно возросла, когда из Прибалтики в конце того же года прибыла новая партия в 200 человек. Положение ссыльных было очень тяжелое, так как найти заработок для политического представлялось невозможным.
Большинство ютилось в привокзальных слободах, а часть – в пригородных деревнях. В результате – голод и нужда толкали измучившихся людей на совершение актов, будораживших мещански настроенных обывателей. Так, в Алексеевской слободе был обезоружен городовой, у почталиона Эмбришки была отобрана сумка с деньгами, а из лавки Богомолова – масло, сахар и чай.
Производились вооруженные нападения на наиболее крупные монастыри, кольцом окружавшие Псков: Святогорский, Печерский, Крыпецкий, Никандров, Снетогорский и др. Насколько велико было паническое настроение “святых отцов”, об этом свидетельствует тот факт, что монахи Печерского монастыря от страха заболели медвежьей болезнью и провели по кельям телефоны на случай тревоги. А монахи Никандровой пустыни основательно вооружились и дважды при помощи огнестрельного оружия отражали нападения на монастырь.
Самым крупным было нападение на Крыпецкий монастырь около Торошино, в 28 верстах от Пскова. В нем принимало участие около 30 человек.
Все участники получили предложение явиться 10 ноября 1907 года рано утром в назначенное место, недалеко от Березки, к так называемому “колену”.
Проводником был взят проживавший во Пскове Чумаков – уроженец дер. Иванщино, близ Крыпецкого монастыря, которому тут объявили приказ вести на Крыпец. Ранее, бывало, Чумаков много рассказывал этим изголодавшимся людям о богатствах Крыпца. Шли группами в 5–6 человек, сохраняя строгую конспиративность в отношении числа участников и цели похода. Когда подошли к монастырю, то было уже поздно, и ворота оказались уже запертыми. Двое товарищей быстро переоделись в странников и, оставив остальных под покровом ночи, стали просить привратника о предоставлении ночлега. Проникнув за ворота, они заявили монаху, что он арестован, и приказали вести их к настоятелю. Через несколько минут ключи от монастыря были в руках нападающих, а привратник и настоятель заперты в одну из келий.
Но воспользоваться богатствами монастыря не удалось, так как один из монахов случайно видел привратника в сопровождении двух вооружённых револьверами людей и немедленно забил тревогу. У монахов оказалось оружие, и они встретили нападавших, ворвавшихся в монастырь уже всей массой, револьверными выстрелами. На зов набата прискакал отряд стражников и начал теснить нападавших. В перестрелке было убито 5 монахов и 1 стражник, 2 тяжело ранено, а со стороны нападавших погиб один, Петр Захарко. Из боязни, чтобы убитого не опознали, товарищи, насыпав ему в рот пороха, взорвали Захарко. Другой из нападавших, во время преследования их стражниками, был взорван собственной бомбой громадной силы.
Хотя никто из нападавших не был пойман на месте, но у полиции возникло подозрение на административно-ссыльных, и за некоторыми из них был установлен усиленный надзор. 12-го ноября в полицию явился один из административно-ссыльных и заявил, что он нечаянно раздробил себе ногу выстрелом из револьвера. При дальнейших расспросах он давал сбивчивые показания, вследствие чего за ним и его товарищами, проживающими в Пометкиной слободе, было установлено наблюдение. После же поимки одной из участниц, гражданки Друдзе, с которой, говорят, удалось договориться полицмейстеру Маршалку, точный список участников оказался в руках полиции, и последняя приступила к арестам. Полиции стало известно, что в Любятове, в доме Степаниды Михайловой, была явочная квартира некоторых административно-ссыльных. Псковский полицмейстер Маршалк с отрядом стражников нагрянул ночью 19-го ноября на выслеженный дом и застал там Каптейна, Гинценберга, Випуса, Северина и пятого, который при попытке к бегству был убит наповал выстрелом полицмейстера. Преследовать Каптейна бросился конный стражник, которому удалось догнать бежавшего лишь около Дмитриевского кладбища.
В явочной квартире полицией был обнаружен небольшой склад оружия.
В тот же день утром на Варшавском вокзале, перед отходом поезда, агенты тайной полиции попытались арестовать ещё нескольких из участников нападения. Те открыли стрельбу, ранили городового и, бросившись к Алексеевской слободе, заперлись в одном из домов. Во время нового столкновения с полицией был убит ещё городовой и один из революционеров. Остальным удалось выскользнуть и засесть в доме Эглита, рядом с Алексеевским кладбищем.
Против них повели осаду 2 роты солдат и усиленные наряды полиции. Осаждёнными здесь были убиты урядник, дворник и сторож Алексеевской церкви, который пытался при помощи зажжённой пакли удушить осаждённых. Городовые облили дом керосином и подожгли его[210]. Когда дом рухнул, то оказалось, что один из революционеров был мёртв, а другой, полуобгоревший, силился бежать, но скоро упал, поражённый пулей. С большой вероятностью можно утверждать, что из трёх убитых один был Угур, другой – Клявокант. Фамилии третьего нам не удалось установить.
28-го декабря в саду дома сапожника Писарева, по Старо-Новгородской улице, был обнаружен в земле склад бомб, револьверов и динамита, принадлежавший участникам нападения на Крыпецкий монастырь. Тогда же был арестован помощник писаря Псковоградского волостного правления, Кукин, предоставивший арестованным в доме Степаниды Михайловой паспортные бланки.
В продолжение года все арестованные содержались под следствием в двух псковских тюрьмах и 15–18 декабря 1908 года были преданы военному суду.
Судились в офицерском собрании Иркутского полка, под председательством генерала [Петра Дмитриевича] Никифорова, который любил говорить, что он ездит только со смертными приговорами. И, действительно, Абель был приговорён к смертной казни через повешение, Северик и Каптейн к 20 годам, Гинценберг, Випус и Каукуль – к 13 годам, а Писарев – к 10 годам 4 мес. каторжных работ. Других присудили к меньшим срокам наказания»{499}.
