В первые годы двадцатого столетия вокруг Вены и Фрейда вращалось множество людей, чьи судьбы причудливо переплетались; эти люди видели друг друга на Берггассе, сидели рядом в венских кафе «Ронахер» и «Альзерхоф» и ресторане «Старая сорока». Пересеклись ли там пути аристократки царских кровей Луизы фон Саломе с еврейкой из России Сабиной Шпильрейн? И встречались ли они обе с полькой Евгенией Сокольницкой, которая вначале с Юнгом, а потом с Фрейдом открывала для себя психоанализ, пыталась привить его во Франции, а потом трагически ушла из жизни?
Евгения Сокольницкая-Кутнер родилась в 1884 году в семье польских евреев – людей образованных и активно участвовавших в политической жизни своей страны. Ее дед по отцовской линии служил офицером в повстанческой армии, сражавшейся против царизма во время восстания 1830 года, а мать была столь заметной активисткой этого движения, что хоронили ее как национальную героиню. Евгения училась в Сорбонне; познакомившись с психоанализом, вначале она стала ученицей Юнга, а в 1913 году приехала к Фрейду, чтобы пройти у него психоаналитическое обследование. Вернувшись в Польшу, она попыталась заняться там медицинской практикой и познакомить своих соотечественников с методами психоанализа, но успеха не добилась. В 1921 году Фрейд, желавший приобщить Францию к своему открытию, отправил Евгению в Париж, но и там ее успехи оказались более чем скромными. К новой теории проявили интерес французские писатели из «Нувель Ревю Франсез» – Андре Жид, например, прошел у Сокольницкой психоаналитическое обследование, которое описал потом в своем романе «Фальшивомонетчики», но медицинский мир встретил ее весьма настороженно. Евгения Сокольницкая приняла активное участие в создании Парижского психоаналитического общества и стала его вице-президентом. 19 мая 1934 года она покончила с собой, отравившись газом, в квартире, которую предоставил в ее распоряжение один из ее учеников, видный деятель реакционной монархической организации «Аксьон Франсез» Эдуард Пишон.
После 1920 года в расположенной в двух шагах от Берггассе гостинице «Регина» все больше и больше останавливалось учеников, а не пациентов Фрейда, они съезжались в Вену отовсюду, чтобы под руководством старого профессора-еврея приобрести новую специальность.
Абрам Кардинер, Мария Бонапарт, Смайли Блантон, Хилда Дулиттл и Джозеф Уэртис в своих дневниках оставили тысячи деталей, воспроизводящих повседневную жизнь приемной Фрейда: не забыты в них ни серый плед на кушетке, ни открывавшая дверь горничная Паула, ни толкования Фрейда; особое внимание уделено в них жестам доктора, его движениям – быстрым, словно птичьим, и одновременно ловким и изящным, так что казались почти женственными; отразились в этих записях и упоминания о мимолетных встречах на лестнице с другими пациентами или с Мартой, направлявшейся куда-то с корзинкой в руке… Но обо всем этом мы поговорим в следующей главе нашего повествования.
Несмотря на то, что во время нашей прогулки, читатель, нам часто встречались пациенты, принадлежавшие к еврейской нации, это совсем не значит, что они составляли большинство клиентуры Фрейда, да и вообще невозможно вычислить их процент среди всех, кто приходил к доктору в течение пятидесяти лет. Просто благодаря своему положению в венском обществе – в общественно-политической или артистической сфере, а также благодаря тем произведениям, которые создали они сами или их близкие, эти люди обращали на себя внимание чаще, чем остальные. Но из этого совсем не следует, что Фрейд притягивал к себе исключительно евреев. К нему приходило множество людей творческих профессий, представителей интеллигенции, но были среди его посетителей и гораздо более скромные и менее образованные люди; их объединяло то, что все они страдали от психических травм и, приходя на Берггассе, рассчитывали восстановить душевный покой.
Вводя в наше повествование всех этих мужчин и женщин только из-за того, что в течение нескольких часов они вдыхали запах душистых сигар Фрейда, мы рискуем оставить в тени большую часть их жизни. Попытавшись же вывести их из-за закрытых дверей фрейдовского кабинета, где они подвергались психоанализу, чтобы добавить о них что-то еще, мы вновь столкнулись с необходимостью заговорить о самом Фрейде, ведь, рассказывая о своих пациентах в письмах и книгах, он таким образом рассказывал о себе самом, как будто каждый из тех, с кем он соприкасался, олицетворял собой его собственные мечты и чувства, сомнения и ошибки и вписывал свою главу в создаваемую им теорию.
Думается, что и мы, пытаясь понять этих людей, в свою очередь, открываем что-то в себе.