Повседневная жизнь Фрейда и его пациентов

Попытка составить полный список фрейдовских пациентов относится скорее к области желаемого, нежели реально достижимого: многого нам просто не хватает, каких-то записей вообще не существовало, часть исчезла, некоторые упоминания разбросаны по крупицам в обширной переписке или осели в остающихся до сих пор неизданными архивах Фрейда, которые хранятся в Нью-Йорке и Лондоне и к которым нет доступа. Тем не менее, изучив попавшие в наше распоряжение документы, мы смогли установить, что с 1905 по 1920 год среди пациентов Фрейда были: мальчик из Герлица; некий пациент со случаем «острой паранойи»; один фетишист; маленький бесцветный человечек – ярко выраженный меланхолик, который был не кем иным, как Эйзенбахом, лучшим венским комиком того времени. Помимо них доктора посетили Альберт Гирст, племянник Эммы Экштейн, Хелен Дойч и Джонс со своей подругой Лу Канн. Три недели у него находился Ференци, и всего один летний вечер провел вместе с доктором Густав Малер.

Прогуливаясь вместе с Фрейдом по улочкам голландского города Лейдена, где профессор проводил отпуск вместе с семьей, Малер неожиданно для себя самого постиг тайну своего творчества, узнав, с чем связано то, что в решающие, драматические моменты создания его произведений у него в мозгу почти всегда возникала простенькая, всем хорошо известная мелодия… Причина этого крылась в том, что ребенком он часто бывал свидетелем родительских ссор, которые приводили его в такой ужас, что он всегда убегал из дома на улицу, где шарманщик наигрывал популярную в Вене песенку: «Ах мой милый Августин». Таким вот образом драматичность ситуации навсегда связалась в его душе с этой мелодией.

Бруно Гетц

Среди бессмертных ликов египетских богов, статуй греческих героев и китайских фигурок в приемной Фрейда, больше походившей на археологический музей, чем на кабинет врача, часто появлялись люди, приходившие туда, чтобы доверить доктору свои самые неприличные воспоминания, нарисовать самые немыслимые картины, создаваемые их воображением, и представить свидетельства дьявольской работы подсознания. Побывал в этой приемной и молодой поэт Бруно Гетц, сын морского офицера, позже преподававшего в военно-морском училище Риги. Бруно приехал в Вену, чтобы посещать лекции Леопольда фон Шростера по «Бхагавадгите». За один сеанс Фрейд излечил этого молодого человека от жесточайших приступов головной боли. В своих воспоминаниях о Фрейде Бруно Гетц писал: «Это один из тех чудо-лекарей, подобных которому можно встретить в Индии. Ему не нужна никакая методика, он может произносить какую-то абракадабру, но ты при этом начинаешь чувствовать себя все лучше и лучше и становишься практически здоровым».

Сабина Шпильрейн

Приходила в эту приемную и еврейская девушка родом из России, с роскошной косой. Родители отправили ее в Цюрих изучать медицину, и там она прошла курс лечения у Юнга. Произошло это в августе 1904 года. В свои девятнадцать лет Сабина имела формы зрелой женщины и нежную кожу. Юнгу в это время было тридцать. Пылкая натура девушки толкнула ее на попытку совместить два чуждых друг другу мира: мир швейцарского врача и мир истеричных молодых людей со смуглой кожей и черными волосами. Юнг стал ее другом, потом ее «поэтом», как она его называла, то есть любовником. Сабина мечтала о ребенке от Юнга, о новом Зигфриде, сказочном рыцаре… Карл Густав Юнг называл Сабину «египтянкой». Он предал ее, и глубоко обиженная девушка бросилась к профессору Фрейду – «еврею и доброму дедушке», чтобы залечить душевные раны.

Как когда-то Эмма Экштейн сыграла важную роль в истории непростой дружбы Фрейда и Флисса, так Сабина Шпильрейн высветила уже наметившуюся трещину во взаимоотношениях Фрейда с его молодым коллегой Юнгом, в котором он видел своего преемника. 17 января 1909 года он писал Юнгу: «Если я Моисей, то вы будете тем, кто, подобно Иисусу Навину, доберется до земли обетованной психоанализа и покорит ее, тогда как я лишь узрел ее в дали». А в мае все того же 1909 года на сцене появилась Сабина Шпильрейн. В ответ на жалобы девушки смущенный Фрейд говорил, что у него есть все основания думать, что Юнг «не способен на такие легкомысленные и неделикатные поступки».