Повседневная жизнь депутатов Государственной думы. 1993—2003

О, стоп! Что это? Москва! Дума? Что случилось? Импичмент?! Услышав знакомое слово — спасибо Монике Левински — Сергей впился в экран. Понять что-либо из телевизионной картинки — какой-то мужик, наверное, депутат, но не из известных^[390], что-то зачитывает, стоя на трибуне, — было невозможно. Из закадровой трескотни — тем более. Наконец в телевизоре появилось знакомое лицо, парень из президентской администрации — забыл его фамилию, что-то смешное и птичье, — сказал четко и внятно и, главное, по-русски: «Импичмент провалился^[391], и те, кто…» Но что — те и кто они, Сергею узнать не удалось: последующие слова чиновника забили переводом. Но этот толстенький парень с русой бородой и довольным лицом — теперь премию, наверное, получит или повышение — сказал главное. Импичмент провалился! И это важно. А то перед иностранными коллегами стыдно. Сегодня его американец какой-то пытал про импичмент и Ельцина. И, считая, наверное, что переводчица излагает его мысли не слишком точно, для пущей наглядности повторял: «Элсын, Элсын», звонко щелкая пальцем по горлу.

Теперь мы вам покажем: «Ельцин, Ельцин». Это наш президент. И мы, в отличие от вас, его слабости на весь мир обсуждать не будем. Порезвились немного коммуняки в Думе, выпустили пар, и довольно.

Это у американцев — голубое платье, ложные клятвы^[392]. У нас, как у англичан, президент — вне обвинений^[393].

С таким патриотическим настроем Сергей направился на ужин.

Глава 4 Патриотическая Споры о словах и музыке (2000 год)

Двое немолодых мужчин — Дмитрий Михайлович Дымов и Никита Петрович Огоньков — смотрели по телевизору трансляцию заседания Государственной думы и ругались между собой.

На трибуне стоял председатель комитета по конституционному законодательству, коммунист Анатолий Лукьянов. «Обсуждая этот вопрос, мы, конечно, хорошо понимали, что он по своему существу является политическим и не может не вызвать определенной дискуссии, полемики в обществе, поэтому мы сосредоточились прежде всего на правовой стороне этой проблемы», — начал свое выступление бывший председатель ВС СССР. «Нет, но ты только послушай, Никита, вопрос вызывает полемику в обществе, и поэтому они не будут его толком обсуждать^[394], — сокрушался Дымов. — Нет, ну так же нельзя». — «Неправильно мыслишь, Дмитрий Михайлович, время вседозволенности и анархии закончилось», — отвечал Огоньков. Впрочем, и ему было невесело.

Новую государственную символику Российской Федерации принимали буднично, как самый обычный, посвященный самой прозаической проблеме, закон. Пусть и конституционный^[395]. Управиться должны были за один день — 8 декабря.

И Огоньков, и Дымов были не очень довольны тем, каким образом решился этот вопрос. При всей разнице политических взглядов оба были убеждены в том, что дело это прежде всего политическое и обсуждать нужно не юридические тонкости, а политические позиции. Однако депутаты говорили о какой-то ерунде.

Юшенков, к великому возмущению Огонькова, обратил внимание коллег на то, что мелодия Александрова является заимствованной. Лукьянов парировал это тем, что «Патриотическая песнь» Глинки, считающаяся еще пока гимном России, «является католическим хоралом XVI века, но преобразованным». Потом Юшенков и Лукьянов поспорили немного о том, как надо вести себя при исполнении гимна: можно ли сидеть или лучше вставать. Тут нервы не выдержали у Огонькова: «Демократы чертовы, с самого утра процедурными глупостями занимаетесь, раз уж проиграли, то научитесь сносить это с достоинством, а не цепляться к мелочам». Дымов только пожал плечами: «А что, Никита, ты хочешь, комедия она и есть комедия».

Итоги голосования были предопределены — пакет законопроектов о государственной символике Дума примет. Против были только СПС и «Яблоко», однако от их позиции в данном случае уже ничего не зависело.

Решение, к великому огорчению Дымова и Огонькова, принимали не на Охотном Ряду, а в Кремле. И не тайком, а на вполне протокольном мероприятии с участием президента, глав палат Федерального собрания, лидеров думских фракций и членов президиума Государственного совета. Огоньков с удовольствием тогда прочел в газетах слова Путина: «Если считать невозможным использовать в современной России символику Советского государства, то это означает признание того, что наши матери и отцы прожили напрасно. Не могу согласиться с этим ни умом, ни сердцем»^[396].

После этого Думе оставалось только проголосовать «за».

Друзья по-разному восприняли известие о том, что государственная символика России, наконец, будет утверждена законом.