Поводырь

– Сотник пусть мне рапорт пишет. И этого вот… господина Юргенсона в свидетели. Лолий Васильевич не откажет в такой малости. Так ведь? – Я взглянул прямо в глаза расслабившегося на солнышке горного чиновника. И, видимо, было что-то такое в моем взгляде, от чего «социалист» не посмел мне возразить. Дернулся только, словно током ударенный, заторопился нервными пальцами воротник мундирчика застегнуть, и потом только кивнул. Несколько раз подряд.

– Я проверю, – рыкнул на прощанье и легко вскочил в седло подведенной Апанасом Принцессы. – В лагерь. Утомился я.

Хотел еще добавить: «Мне еще с быдлом разговаривать». Но не стал. Не понял бы никто моего сарказма. Не могут здесь еще так к человеку относиться, как он этого достоин, а не какое положение занимает. Один я здесь такой. Неправильный.

В Томь-Чумыше вода какая-то коричневая. Такая бывает в бочках с дождевой водой, что собирают дачники для полива особенно ценных пород редиски. Казалось, вот вглядишься повнимательнее в эти струящиеся глубины, и станет видно дно. И рыбу с раками.

А еще бесконечный поток хорошо смывает дурные, тяжелые мысли. Течет и течет мимо, бесконечная, как само Время, река. И под это ее течение не получается думать о чем-то определенном. Мысли скачут, перепрыгивают с пятого на десятое. И уносят, уносят, уносят бессилие и беспросветность эпохи. И этой, жестокой и надменной, унесут, хочет она этого или нет…

Да, ты прав, Герман. Козлы они все и не достойны наших усилий. Сволочи и подонки, однозначно. Только кем мы-то с тобой, друг мой ситный, будем, если сейчас руки опустим? Если знаем, что делать и как, да не сделаем, побоимся болото это взбаламутить? Такими же жабами пупырчатыми станем и квакать станем такие же благоглупости, как тот «социалист»… А потом, в старости, если, конечно, суждено нам с тобой до нее дожить, оглянемся, и что? Посмотрим на эту заросшую мхом и обильно политую кровью страну, и что? Радостно нам от зрелища будет? Ворчать по-стариковски начнем – вот кабы я… А потом, в Чистилище… Бр-р-р-р… Еще триллион лет безнадеги и бесконечность мыслей – что я мог бы сделать…

Играет солнце бликами. Золотит слабые волны. Несет река искры света.

Крикнул слугу. Велел нести сумку с письмами. Работать нужно, а не о судьбах мира размышлять. Лапками молоко в масло сбивать, а не тонуть вместе со всеми в этом дерьме. Чтоб потом не было бесконечно горько…

Взял в руки до сих пор не распечатанные конверты. Их не так много осталось, если, конечно, не считать те полмешка, где сплошные прошения и кляузы. Четыре всего. Из МВД, МИДа, из администрации АГО – от Фрезе, и письмо Гинтара. Но, даже не вскрывая, знал, что ни в одном из них нет того, чего я действительно очень хотел бы знать. Ни слова о судьбе Николая Романова – Наследника Императорского престола. И, что самое забавное, – о моей собственной судьбе…

А, впрочем… Плевать. Поди, не казнят. Я же не разбойник какой-то. За моим Герочкой такая толпа господ приближенных ко двору имеется, что максимум мне грозящее – тихая отставка и ссылка куда-нибудь в Туркестан. Ну и что? Там тоже люди живут. И тоже можно заводы строить…

В крайнем случае есть ведь еще заграница… Хотя это уж совсем крайний случай. Там тоже не все в порядке и в двадцать первом-то веке было, а сейчас и подавно. Демократии, едрешкин корень. Кто-нибудь слышал, чтоб судили американского сенатора? Или английского пэра? У себя на родине, я имею в виду. У меня адвокат в той жизни был – ну так, на всякий случай – Иван Семенович Думбадзе. Шустрый такой мужичок, не спокойный. Родня у него по всему миру расползлась, так он каждый год на месяц-два кого-нибудь из родственников навещал. Все искал – где трава зеленее. Порассказывал как-то под шашлычок с вином. И о изгибах французской юриспруденции, и о американской адвокатской справедливости. О ювенальной юстиции в Швеции и английском прецедентном праве. Конечно, об иностранном общественном устройстве тоже говорили. Я, было, спорить кинулся, «оплот демократии» в пример приводил, пока он вопрос не задал: мол, знаю ли я – какой процент населения США имеет право голоса на выборах? Оказывается, выбрать своего президента эта страна доверяет чуть меньше чем шестистам выборщикам. Четыреста с лишним тысяч человек на одного выборщика! Прикольно, как говаривали мои племянницы. Совсем не просто в чем-то убедить двести пятьдесят миллионов совершенно разных людей. Шестьсот – совсем другое дело! Причем борются-то всего две партии. Одна за то, чтоб брать с богатых побольше налогов. А другая – чтоб не брать. Вот и вся разница. Вот вам и оплот демократии.

В Англии, примерно, то же самое, только голосует все взрослое население. Но выбор и у них не велик – снова только два варианта. Либералы и консерваторы. Первые, чтоб все отдать в частные руки, вторые, чтоб кое-что все-таки оставить…